Создание библиотеки оказалось гораздо более трудной задачей, чем я ожидал. Казалось бы, проще простого сесть и написать список, имея в виду, что нам нужны Шекспир, Пруст, Платон, Аристотель, Вергилий, Гиббон, Локк, Еврипид, Аристофан, Толстой, Паскаль, Чосер, Монтень, Хемингуэй, Вульф, Стейнбек, Фолкнер и все прочие писатели, которые вошли бы в любой перечень; что нам требуются учебники по математике, физике, химии, астрономии, биологии, философии, психологии и по многим другим отраслям науки и искусства, за исключением, может быть, медицины, которая, похоже, больше нам не нужна (хотя знать этого наверняка никто не может). Но как можно быть уверенным, что ты не пропустил чего-то такого, о чем в будущем не то чтобы пожалеют — кто об этом будет знать? — но чего просто не будет, когда в том возникнет нужда? И с другой стороны, как знать, не окажутся ли отобранные нами книги со временем не стоящими того места, которое занимают?
У нас будет возможность обрести то, что мы в свое время проглядели. Однако с течением лет сделать это будет все сложнее. Мы уже встретились с большими трудностями. Грузовики требовали постоянного ремонта, и большинство дорог разрушилось от дождей и холодов. Грузовики, разумеется, давно не на ходу. Дороги, я полагаю, разрушились еще больше, хотя, может быть, по ним еще можно проехать в повозке. Настанет время, когда в поисках какой-то книги или книг людям придется отправляться пешком или на лошадях по бездорожью.
Но к тому времени книги, вероятно, уже не сохранятся. Даже в самых лучших условиях давно покинутых городов до них доберутся сырость, грызуны и черви или само время нанесет им тяжелый удар.
В конце концов мы отыскали и перевезли сюда все занесенные в список книги. С предметами искусства трудностей было гораздо больше, главным образом потому, что они занимают больше места, чем книги. Нам приходилось отбирать их мучительно и с величайшим тщанием. Сколько картин Рембрандта, к примеру, могли мы себе позволить, зная, что каждый лишний Рембрандт лишит нас картины Курбе или Ренуара? Именно из-за недостатка места, равно при перевозке и при хранении, мы были вынуждены отдавать предпочтение полотнам меньшего размера. Тот же критерий применялся и ко всем другим видам искусства.
Бывает, я готов заплакать, думая обо всех тех великих достижениях человечества, которые нам пришлось утратить навсегда…
Глава 15
Когда белые люди ушли, Гораций Красное Облако еще долго сидел у костра. Он глядел им вслед, пока они не скрылись из виду. Утро давно прошло, но лагерь еще лежал в тени: солнце не успело подняться над вздымающимися над ним утесами. В лагере было тихо, тише, чем обычно: все поняли, что-то произошло, но не беспокоили Красное Облако. Его не станут спрашивать, подождут, пока он сам все расскажет.
Женщины, как всегда, занимались своими делами, но не стуча котелками и не перекликаясь друг с другом. Люди собирались в кучки, перешептывались, едва сдерживая возбуждение. Остальных в лагере не было — видимо, работали на полях или охотились и ловили рыбу. Тихо… Даже собаки притихли.
Костер прогорел, остались зола да несколько головешек по краям, и тоненькие струйки дыма поднимались от головешек и из середины кострища, где прятался последний остывающий жар.
Красное Облако медленно вытянул руки и держал их над костром, потирая друг о друга, словно умывая дымом. Он даже улыбнулся, заметив, что делает. Рефлекторное движение, наследие прошлой культуры, подумал он, но не убрал рук. Так поступали его далекие предки, совершая обряд очищения, — одно из многих бессмысленных движений, предшествовавших колдовству. Что он и все остальные утратили, отказавшись от колдовства? Разумеется, веру, а вера, возможно, имеет некоторую ценность. Но рядом присутствует и обман, а хочет ли человек оплачивать ценность веры монетой обмана? Мы потеряли так мало, сказал он себе, а приобрели гораздо больше: осознание самих себя как части природной среды. Мы научились жить с деревьями и ручьями, землей и небом, ветром, дождем и солнцем, со зверями и птицами, словно все они наши братья. Прибегая к их помощи, когда появляется в том нужда, но не злоупотребляя ею. Обращаясь с ними иначе, чем белый человек, не властвуя над ними, не пренебрегая, не испытывая к ним презрения.
Он медленно поднялся от костра и пошел по тропинке к реке. Там, где у кромки воды тропинка кончалась, на покрытый галькой берег были вытащены каноэ, и пожелтевшая ива, развесив никнущие ветви, купала в струившемся потоке золото своих листьев. По воде плыли и другие листья: красно-коричневые с дуба, багряные с клена, желтые с вяза — дань деревьев, растущих выше по течению, приношения реке, которая поила их в жаркие, сухие дни лета. Река разговаривала с ним; не только с ним одним, но и с деревьями, с холмами, с небом — приветливый невнятный говорок, бегущий куда-то меж двух берегов.