Все романы об Эмиле Боеве

Борислав резко распахивает дверь и, оказавшись лицом к лицу с двумя крепкими парнями, строго спрашивает:

«Вам кого?»

«У нас есть кое-что для Боева».

«Боева нет. Давайте, что у вас для него».

Один достает ножичек, другой замахивается кулаком. Что дает моему другу веское основание как следует разойтись. А если Борислав разошелся, то держись от него подальше!

В этот момент прибегают два полицейских и один штатский с видеокамерой — с единственной целью зафиксировать действия Борислава.

«Он на нас набросился», — жалуются парни.

«Я у себя дома. Спросите лучше их, что они тут делают», — парирует мой друг.

Много шума из ничего. И среди парней — ни одного по имени Валентин. Однако шум все-таки не совсем «из ничего». После того как защелкиваются наручники, нападавших быстро обыскивают, и из-за пазухи одного из них извлекают довольно увесистый целлофановый пакет, наполненный каким-то коричневатым порошком. Вероятно, героином. И наверняка тем дешевым, который только и годится что для компрометации.

— Похоже, в обмен на свободу, Вале обязали сыграть определенную роль, — комментирует вечером Борислав. — Только он в чем-то усомнился и перепоручил свою миссию этим двум наркоманам.

— А какая, по-твоему, связь между полицией и Вале?

— Ясно, что опосредованная. Но важно, что такая связь есть.

— Может, кое-что просочится в прессу. Не в твою «Демократию», конечно, а в какую-нибудь газетенку из тех, что пишут, о чем придется.

— Не надейся больше найти в прессе сообщений о Вале. Эта тема исчерпана.

Действительно, исчерпана, но, как оказывается, не до конца. Спустя три дня в прессе появляется сообщение о том, что в лесу под Княжево обнаружен труп беглого заключенного Валентина За́ркова.

Наступила весна.

Из окна этого незаметно, но достаточно пройтись по улице, чтобы убедиться: сменяемость времен года идет своим чередом. Некогда здесь стояла стена, за которой располагался зоопарк, но ее давно снесли — задолго до Берлинской, — и зоопарка больше нет. Хотя на сей счет существует и другое мнение.

— Разогнали антилоп и зебр, чтобы предоставить простор скотам, — комментирует Однако.

Под «скотами» он, конечно же, подразумевает мальчишек, которые, занимаясь спортом, вытаптывают траву и ломают ветки деревьев. Мы с Однако приходим сюда почти ежедневно, но сидим в стороне от «скотов», в тихом уголке парка, где с помощью нескольких листов фанеры и большой массы предпринимательского энтузиазма сооружен павильон для продажи газированных напитков и кофе. Садимся на скамеечку перед павильоном и проводим часть утра на природе.

— По-моему, немного ржи добавлено, — замечает Однако, отпивая из пластмассового стаканчика глоток кофе эспрессо.

— Нет в нем никакой ржи. Чистый кофе.

— Может, и чистый, но немного ржи все же есть.

— Ты так нанюхался своей ржи, что тебе шампанского налей — и оно будет рожью отдавать.

— Ну, я не такой утонченно культурный, как вы с Бориславом, — пить шампанское на Елисейских Полях не доводилось.

Что касается Борислава, он редко составляет нам компанию. Он, в отличие от нас, работает.

— Как это вы с Однако высиживаете в этом парке! — спрашивает как-то утром Борислав. — Там так воняет выхлопными газами с бульвара, что долго не высидишь. А вы торчите рядом с этим буфетом и воображаете, будто дышите чистым воздухом.

— Ну, у нас же нет, как у тебя, лимузина, чтобы выехать за город.

— Ты у меня прямо с языка снял. Я как раз собирался сказать, что починил свой катафалк и приглашаю тебя на воскресную прогулку.

Катафалком он ласково именует свою «Ладу».

— И куда мы поедем?

— Куда скажешь.

— Ну, скажем, туда, «где впервые ты зари увидел свет»[12]. Это недалеко.

— Недалеко-то недалеко, но тебе известно, что такое сельская нищета?

— Мне не приходилось жить в сельской местности.

— Ты никогда не говорил, откуда родом.

— Ниоткуда.

— Как это «ниоткуда»?

— Из приюта.

Замолкает. Потом говорит:

— В приюте бывать не доводилось, но знаю, что это такое.

— Откуда ж ты знаешь?

— В моем селе, куда ты предлагаешь съездить, есть один такой приют. Называется «Сиротский дом». Построили когда-то. Но сейчас он в таком жалком состоянии, что и говорить не хочется.

И хотя говорить ему не хочется, он рассказывает мне, как в этом приюте живется детям: носят рвань, зимой замерзают и постоянно недоедают.

— Дошло до того, что чаще всего вся их еда — это два кусочка хлеба в день: один на обед и один на ужин.

— Пустой хлеб?

— Иногда не пустой. Бывает, местная власть выделяет им бутылку подсолнечного масла и пакетик красного перца. Капнут несколько капель масла на хлеб, посыпят слегка перцем — и уже не совсем пустой хлеб.

Бросает на меня быстрый взгляд:

— Похоже, твой интерес к моему родному селу испарился.

— Напротив. Лишь бы ты не устыдился свозить меня туда.

«Катафалк» припаркован аж на улице Стефана Караджи.

— Ты поставил машину возле самого министерства, — отмечаю. — Надеешься, что, если будешь держаться к ним поближе, то, глядишь, снова возьмут на работу?

— Нет, просто надеюсь, что отсюда ее не угонят.

— Думаешь, найдутся желающие угнать твою «Ладу»?