Все романы в одном томе

Русло сузилось, заросли гиацинтов уступили место лепешкам глянцевой шоколадной грязи. Показалась стайка шатких, покосившихся хижин на высоких сваях. Стоявший между ними голый малыш развлекался, управляя виражами привязанного к нитке вроде воздушного змея гудящего зеленого жука. Мальчонка воплем известил о прибытии белых, и мигом невесть откуда гурьбой сбежались ребятишки. Гребец, подведя каноэ к служившему причалом толстому, обросшему ракушками бревну, закрепил лодку и помог Элизабет перебраться на берег. Затем выгрузились остальные, в том числе Фло, привычно спрыгнувшая в доходившую ей до шеи жидкую грязь. Навстречу гостям, низко кланяясь и подзатыльниками нагибая невежливые головы ребят, вышел тощий старец в малиновом пасо, с красовавшейся возле носа бородавкой, из которой вилось три длинных сивых волоса.

– Деревенский староста, – пояснил Флори.

Странной приседающей походкой (результат ревматизма и постоянных выражений почтения властям) староста повел гостей к себе. Европейцев неотступно сопровождала толпа детей и все прибывавшая стая тявкающих собак, чрезвычайно взволнованных появлением оробевшей, жавшейся к хозяйским ногам Фло. Со всех порогов на «английку» простодушно глазели круглые смуглые лица.

Это была одна из прятавшихся в сумраке джунглей деревушек, на протяжении дождливого сезона – крохотных лесных Венеций с каноэ вместо гондол. Дом старосты отличался от других хижин несколько большим размером и крышей из рифленого железа. Невыносимо грохотавшая в дождь крыша являлась главной гордостью владельца, хотя эти тщеславные расходы сильно уменьшили его вклады в строительство святилищ и соответственно шансы на нирвану. Торопливо взобравшись на крыльцо и пнув в бок спавшего под навесом парнишку, староста, с очередным нижайшим поклоном, пригласил гостей войти внутрь.

– Зайдем? – предложил Флори. – Полагаю, нам еще полчаса дожидаться.

– А на веранде посидеть нельзя? – возразила Элизабет, после чаепития у Ли Ейка решившая всячески избегать посещения туземных гостиных.

В доме засуетились, и вскоре староста с парнишкой и еще какими-то помощницами доставили на террасу два стула, изобретательно украсив их пунцовыми цветками мальвы, а также кустиками росших в консервных банках бегоний, превратив стулья таким образом в некий нарядный двойной трон. Староста притащил также чайник, связку длинных ярко-зеленых бананов и полдюжины черных сигар, но уж от предложенной чашки чая – по виду, пожалуй, еще отвратительнее, чем у тех китайцев, – Элизабет отказалась.

Смущенно потирая нос, староста спросил у Флори, не желает ли молодая тхэкин-ма для чая молоко (он что-то слышал про английский чай с молоком), а то можно быстро сбегать, поймать корову и подоить ее? Однако Элизабет, решительно отвергнув чай, попросила Флори послать за одной из бутылок содовой, заботливо припасенных Ко Сла. Огорченный столь явным неудовольствием важных гостей, староста виновато ретировался.

Прислонясь к столбику навеса, Флори изображал, что курит преподнесенную хозяином сигару, а Элизабет, так и не выпуская из рук прекрасного ружья, нетерпеливо осаждала спутника вопросами:

– Скоро уже? А патронов у нас хватит? А сколько загонщиков? Как я мечтаю об удаче! Думаете, мы сумеем кого-нибудь подстрелить?

– Какую-нибудь мелочь, надеюсь, собьем. Парочку голубей или диких кур, их во все сезоны полно. Хотя местные предупреждают, что сейчас тут и леопард бродит, на прошлой неделе вола загрыз.

– Леопард! О, вот бы нам застрелить леопарда!

– Боюсь, маловероятно. Главное правило здешней охоты – ни на что не рассчитывать. Почти всегда впустую. Джунгли кишат дичью, но порой и ружье не вскинешь.

– Почему?

– Сплошные заросли, добычу в пяти шагах не различишь, а если и заметишь, так на долю секунды, – вмиг исчезнет. Притом вода всюду, и прочных мест обитания нет. Бродяги тигры, бывает, уходят за сотни миль. И все зверье необычайно чуткое, подозрительное, нередко ухитряется даже загонщиков обойти. Я в молодости ночи напролет просиживал в засадах возле тухлых коровьих туш – ни один чертов тигр не приблизился.

Элизабет, сладко поежившись, передернула лопатками от удовольствия. Любые полслова об охоте радовали и веселили ее; в минуты подобных рассказов Флори ей нравился, по-настоящему нравился. Вот если бы вместо дурацких книг, стихов и всего этого искусства он говорил бы о засадах! В приливе восхищения она залюбовалась им: таким эффектным, таким мужественным, в распахнутой у горла полотняной рубашке, армейских шортах, крагах и высоких охотничьих ботинках. Красивым ей сейчас казалось и его загорелое, изборожденное морщинами – какое-то «солдатское» – лицо (Флори стоял в профиль, и меченая щека была не видна).

– Прошу вас, расскажите мне еще про тигров, – ласково потребовала она. – Ужасно интересно!