Все самое важное для жизни я узнал в детском саду

Мальчик пристально смотрит мне в лицо, пытаясь угадать ответ; так попавшие в туман летчики смотрят на единственную надежду — приборы. Мальчик знает, что у меня во дворе листья есть. Он видел. Мой двор вообще единственный неубранный во всей округе. Знает мальчик и что цену назначил справедливо. Он важно протягивает карандаш с бумагой — для ответа. Ну как ему объяснить, что у меня во дворе идет серьезный научный эксперимент?

(Между прочим, деревья растут отчасти благодаря листьям. В щедром изобилии мириады семян спускаются с неба на землю, словно десантники-парашютисты, и покрывают землю зеленым. Следом летят листья, они покрывают, защищают, обогревают и вскармливают новое поколение деревьев. Каменистый грунт, гниль, плесень, микробы, птицы, белки, жуки и люди — все грозят семенам, но некоторые все равно прорастают. И эти немногие упрямцы, раз ухватившись, стойко-стойко держатся — за благословенную жизнь. В темной осенней тиши они крепнут, укореняются, выживают и становятся новым поколением деревьев. Процесс этот длится веками, он бесконечен, и вмешиваемся мы в него на свою погибель. Такое мое слово. Это не шутки.)

«Меня зовут Донни. Могу убрать листья у вас во дворе. Беру 1 доллар. Я глухой. Ответ напишите. Я умею читать. Работаю хорошо». Мальчик протягивает карандаш с бумагой — терпеливо, выжидающе и доброжелательно.

Бывают такие моменты, когда пустячное дело заставляет задуматься о жизненных принципах. Как бы я поступил, не будь мальчик глухим? Как он воспримет мой отказ? И как воспримет согласие? Что это для него значит? Мы оба долго молчим, но по разным причинам. И одновременно он поворачивается уходить, а я беру карандаш, бумагу и пишу с важным видом: «Согласен. Пусть мой двор будет убран». Внимательный маленький бизнесмен степенно кивает.

«Мокрые листья тоже убираешь?» — пишу я.

«Да», — отвечает он.

«А грабли у тебя есть?»

«Нет».

«Двор большой, листьев очень много»

«Знаю».

«Тогда можно и второй доллар добавить».

Улыбается.

«А третий?» — читаю в записке.

Усмехаюсь.

Итак, контракт заключен. Донни — мой глухой дворник, специалист по листьям — получает грабли и приступает к работе в быстро надвигающихся ноябрьских сумерках. Он молча сгребает листья, а я молча наблюдаю за ним из окна погруженного в темноту дома. Интересно, слышит ли он хоть что-нибудь своим внутренним слухом? Или в голове у него только бесконечный гулкий шум моря, какой бывает, если крепко-крепко зажать уши.

Мальчик старательно собирает листья в большую кучу, как его учили. (Ничего, я снова раскидаю их по двору, когда он уйдет; я от своего не отступлюсь.) Мальчик старательно обходит двор, руками подбирая оставшиеся листья, и несет их в общую кучу. Он от своего тоже не отступится. Сгребать — так все без остатка.

Написав, что ему надо идти домой, потому что уже темно и пора ужинать, мальчик оставляет работу недоделанной. Я заплатил вперед и теперь гадаю — вернется ли? К сорока пяти годам я стал циником и притом закоренелым. Но наутро мальчик вернулся и первым делом проверил, нет ли на убранном участке новых, нападавших за ночь листьев. Своей работой он гордится. На дворе — ни листика. Я заметил, как мальчик подобрал несколько самых ярких желтых листьев и сунул их и еще целую пригоршню крылатых кленовых семян в карман курточки.

Тук-тук-тук, тук-тук-тук! Мальчик стучит в дверь, показывает записку: «Работа сделана». Вот он вышел на улицу и зашагал прочь, по одному бросая вверх семена. Кленам представляются льготы. Я стою у двери и молча улыбаюсь, глядя на великодушного мальчугана. Кленам предоставляются льготы.

Завтра пойду и скину эти листья в компостную кучу, что на дне оврага за домом. Скину молча. В этом году листьям и семенам придется побороться за жизнь там. Ну как можно испортить работу мальчика? А научному эксперименту придется потесниться ради чего-то более человеческого. Листья никому не мешают, и семена никому не мешают, и мне тоже надо хоть иногда никому не мешать и скрестить свою судьбу с судьбой еще одного из несовершенных, но упорных творений природы, победителей в борьбе за жизнь.

Крепись, Донни! Крепись!

Разговариваю по телефону с одной приятной дамой. Она страдает сезонной (стоит середина зимы) депрессией. И еще — с первого сентября — хронической простудой.

— На вас, наверное, тоска никогда не находит? — хрипит она в трубку.

— Скажете тоже! Да у меня иной раз настроение до того падает, что без раздвижной лестницы его из такой ямы и не достанешь.

— И что же вы тогда делаете? В смысле, как с хандрой справляетесь?

Вот так пригвоздила! Такого в моей практике еще не было. Всегда просят посоветовать, что делать им.

Утешает меня не религия, не йога, не алкоголь и даже не глубокий сон. Утешает меня Бетховен. Да-да, тот самый Людвиг, который еще и ван. Вот кто мне порох в пороховницы добавляет. Я ставлю на стереопроигрыватель пластинку с его Девятой симфонией, надеваю покрепче наушники и ложусь на пол. И музыка рождается, как в первый день сотворения мира.