Все шедевры мировой литературы в кратком изложении. Сюжеты и характеры. Зарубежная литература XX века. Книга 2

Напрасно Зенон полагал, что его забыли. Призрак, живший в закоулках людской памяти, вдруг обрел плоть и кровь в облике чародея, богоотступника, иноземного лазутчика. Распутных монахов предали казни на костре. Узнав об этом, Зенон внезапно ощутил угрызения совести: как создатель греческого огня, погубившего сотни тысяч людей, он тоже был причастен к злодейству. Тогда ему захотелось покинуть этот ад — землю. Впрочем, на суде он защищался довольно искусно, и общественное мнение разделилось: люди, пострадавшие от махинаций Филибера, распространили злобу свою и на Зенона, тогда как родственники и друзья Лигров тайком пытались помочь обвиняемому. Каноник Кампанус послал к банкиру нарочного. Но Марта не любила вспоминать о человеке, угадавшем ее стразе, а Филибер был слишком осторожен, чтобы рисковать своим положением ради сомнительного кузена. Участь Зенона была решена показаниями Катарины, которая заявила, что помогла отравить Яна Мейерса: по ее словам, она не смогла отказать негодяю-врачу, распалившему ее плоть любовным зельем. Слухи о колдовстве полностью подтвердились, и Зенон был приговорен к сожжению. Жители Брюгге с нетерпением ожидали этого зрелища.

В ночь на 18 февраля 1569 г каноник Кампанус пришел в темницу, чтобы уговорить Зенона принести публичное покаяние и сохранить тем самым жизнь. Философ отказался наотрез. После ухода священника он достал тщательно спрятанное узкое лезвие. В последнюю минуту ему пригодилась сноровка цирюльника- хирурга, которой он так гордился. Взрезав берцовую вену и лучевую артерию на запястье, он явственно увидел три фазы Деяния: чернота зеленела, оборачиваясь чистой белизной, мутная белизна переходила в багряное золото, а потом прямо перед глазами затрепетал алый шар Зенон еще успел услышать шаги тюремщика, но теперь люди были ему не страшны.

Е. Л. Мурашкинцева

Жан Поль Сартр (Jean Paul Sartre) [1905–1980]

Тошнота (La nausee)

Роман (1938)

Роман построен по принципу дневниковых записей главного героя Антуана Рокантена, объездившего Центральную Европу, Северную Африку, Дальний Восток и уже три года как обосновавшегося в городе Бувиле, чтобы завершить свои исторические изыскания, посвященные маркизу де Рольбону, жившему в XVIII в.

В начале января 1932 г. Антуан Рокантен вдруг начинает ощущать в себе изменения. Его захлестывает некое неведомое до сих пор ощущение, похожее на легкий приступ безумия. Впервые оно охватывает его на берегу моря, когда он собирается бросить в воду гальку. Камень кажется ему чужеродным, но живым. Все предметы, на которых герой задерживает взгляд, кажутся ему живущими собственной жизнью, навязчивыми и таящими опасность. Это состояние часто мешает Рокантену работать над его историческим трудом о маркизе де Рольбоне, который был видной фигурой при дворе королевы Марии Антуанетты, единственным наперсником герцогини Ангулемской, побывал в России и, по всей видимости, приложил руку к убийству Павла I.

Десять лет назад, когда Рокантен только узнал о маркизе, он в него в буквальном смысле влюбился и после многолетних путешествий почти по всему земному шару три года назад решил обосноваться в Бувиле, где в городской библиотеке собран богатейший архив: письма маркиза, часть его дневника, разного рода документы. Однако с недавних пор он начинает ощущать, что маркиз де Рольбон ему смертельно надоел. Правда, на взгляд Рокантена, маркиз де Рольбон является единственным оправданием его собственного бессмысленного существования.

Все чаще и чаще его настигает то новое для него состояние, которому больше всего подходит название «тошнота». Она накатывает на Рокантена приступами, и все меньше и меньше остается мест, где он может от нее скрыться. Даже в кафе, куда он часто ходит, среди людей ему не удается от нее спрятаться. Он просит официантку поставить пластинку с его любимой песней «Some of these days». Музыка ширится, нарастает, заполняет зал своей металлической прозрачностью, и Тошнота исчезает. Рокантен счастлив. Он размышляет о том, каких вершин смог бы он достичь, если бы тканью мелодии стала его собственная жизнь.