Приближается день выступления Яка. В огромном зале публика с нетерпением ждет опасных акробатических трюков и забавных шуток своего любимца. Но Як разочаровывает зрителей: он произносит импровизированный монолог, то обращаясь к написанному им за несколько дней до выступления «Катехизису Клоуна», то рассуждая вслух, словно он — один в этом зале. Клоун высказывает праздной толпе все, что он думает о жизни, об искусстве, о любви, о назначении артиста. Но никто не понимает, что это — исповедь Яка перед самим собой: все ждут, когда же он наконец начнет веселое представление. Клоуну становится дурно, и его уводят со сцены. Через некоторое время Як уступает требованиям синдиката и выступает в пошлой пьеске, сочиненной на потребу публике. Все это время Вера мучается бездельем и от скуки пытается соблазнить сначала майора де Грацие, который ее боится, а потом и секретаря Яка, Авеля Рэша.
Клоун не помышляет ни о чем, кроме покоя. Но в его поместье съезжаются около пятисот именитых гостей, чтобы принять участие в грандиозном бале, который дается в честь Яка. Подготовка к празднику ложится на плечи майора де Грацие, который устраивает колоссальный фейерверк под оглушительные звуки джаза. Як от неожиданности так путается, что у него едва не разрывается сердце, но гости думают, что это — его очередной трюк и смеются над тем, как ловко он разыгрывает смертельный ужас. Кто-то выпускает из клеток обезьян, любимых животных клоуна, и они мечутся по парку. Гости, возбужденные музыкой, вином и танцами полуголых подростков, наряженных индейцами, начинают вести себя все более разнузданно. Вера наслаждается праздником, который грозит обернуться вакханалией, и откровенно заигрывает с молодыми людьми, но никто из них не воспринимаетее всерьез. Клоун задумчив и печален. Он смотрит на Веру с горечью, жалостью и презрением. Сив, которая одна понимает, что творится в душе Яка, опасается, что он даст выход своему раздражению, но Як говорит ей, что он — клоун и сумеет скрыть свои подлинные чувства. Через несколько дней Як получает извещение о смерти Марии Лэнгсель.
Пер Лагерквист (Par Lagerkvist) [1891–1974]
Где-то во тьме, за пределами жизни, сидели и разговаривали мертвые. Каждый в основном говорил о себе, но все другие внимательно слушали. В конце концов, обсудив свое положение, мертвые решились на действие.
Один из сидевших во тьме вознегодовал на живых, он считал их слишком самонадеянными. Живые воображают, что все сущее только на них и держится. Но жизнь насчитывает несколько миллиардов мертвых людей! И именно мертвые терзаются духовными борениями многие тысячелетия.
Другой из темноты ему возразил: живые тоже кое-что значат. Конечно, они бессовестно спекулируют на том, что создано мертвыми, и слишком уж превозносят сами себя. Но нужно отдать должное и живым.
Первый из темноты продолжал: он был при жизни очень значителен. Настолько значителен, что был словно создан для того, чтобы умереть! Вообще значительно лишь, остающееся после смерти.
Нет, возразил ему уже высказывавшийся оппонент, вот он, например, тоже был замечательной личностью, но создан как раз наоборот для того, чтобы жить. Немного найдется людей, наделенных талантом жизни, — тех, о которых можно сказать, что они по-настоящему жили.
На этом, казалось, разговор мертвых окончился. Но вмешался третий, приземистый толстяк с маленькими глазками и коротенькими ножками — такими обычно представляют себе торговцев. Это и был торговец, и звали его Петтерсон, и он очень любил в той, другой жизни свою лавку, товары, запахе кофе, сыра, мыла и маргарина. Умирал Петгерсон тяжело. Заворачивавшему всю свою жизнь селедку рассчитывать на бессмертие трудно. К томуже Петгерсон и не верил в жизнь после смерти. Но вот он сидит здесь, в темноте. Он благодарен. Он жил. Он умер. И все-таки жив. Он очень за все это благодарен.
Потом заговорили другие. Те, чья жизнь и смерть были полны значения и даже философичны, и иные, с судьбами обыкновенными, простоватыми, иногда в своей наивности трогательными. Издавал звукидаже самый примитивный мертвый, живший в незапамятные времена. Дикарь не знал, кто он такой, он даже не помнил, что он некогда жил. Он помнил только залах большого леса, смолы и влажного мха — и тосковал по ним.
И еще сидели во тьме мертвые, страдавшие при жизни от своей особости. У одного, например, на правой руке не хватало большого пальца. Он жил обычной жизнью, общался с другими людьми и все же ощущал себя одиноким. У другого была своя особенность: он страдал от наличия черного пятнышка на ногте среднего пальца левой ноги. С пятнышком он родился, с ним проходил весь свой век и с ним умер. Все думали, что этот человек — как все, и никто не понимал его одиночества, А он всю жизнь искал себе подобного и ушел из нее так и не понятый.