Все сказки старого Вильнюса. Продолжение

Это глупо, потому что глиняные улитки не могут ползать. Это глупо, потому что на улице еще холодно. Это глупо, потому что это очень глупо.

Синяя улитка, желтая улитка, лиловая улитка.

Мирра лепит улиток.

Синяя улитка ползет, желтая улитка ползет, лиловая улитка ползет.

Мирра лепит.

Офигеть. Вообще все про меня, слово в слово! Только ярмарка у нас все-таки не завтра, а в воскресенье. То есть через два дня. Но вряд ли это важно, потому что я уже неделю, забив на все дела, не разгибаясь, леплю и крашу глиняных улиток. Понятия не имею, что с ними потом делать, но леплю все новых и новых. Совершенно невозможно остановиться. То есть теоретически еще и не такое возможно. Но о-о-о-очень не хочется. Даже чтобы выскочить на полчаса в любимое кафе, пришлось сделать над собой страшное усилие, переодеваться было труднее чем зимой рано утром на занятия идти, вот честное слово. Притом что погода сегодня вообще невероятная и кофе хотелось ужасно. И есть, кстати, тоже. Надо бы на обратной дороге хлеба купить. По идее, какая-то мелочь у меня после оплаты счета еще останется. Хоть и меньше, чем планировалось… Ай, ладно. Книжная лотерея – это оказалось ну о-о-о-очень круто! Настоящим гаданием текст про Мирру и улиток, конечно, считать нельзя. Скорее, констатацией факта. Но все равно – ничего себе совпадение! И дед отличный. Прям даже жалко, что я не его выдуманная внучка.

Кладу желтую бумажку обратно в конверт. Говорю:

– Слушайте! Вообще все правда, один в один – сижу сейчас целыми днями в мастерской, леплю дурацких улиток вместо того, чтобы заняться делом. Представляете?! А можно оставить бумажку себе? Очень хочется. Не знаю почему.

– Конечно, – кивает дед. – Вы же купили билет. Следовательно, он – ваш. Навсегда.

Прячу конверт в сумку, заодно достаю кошелек. Эспрессо романо и капучино – это восемь пятьдесят. Кладу на стол девять литов. Вопреки опасениям, у меня остается еще семь с чем-то. Уже что-то. Вполне можно жить. Особенно, если хоть на один вечер оторваться от улиток и все-таки сделать что-нибудь на продажу.

Ай, ладно. Как пойдет.

Говорю:

– Спасибо вам. Здорово получилось! Но мне пора бежать. Работы до фига. Ой. В смысле много.

– Конечно, – улыбается продавец книжной лотереи. – И вам спасибо, барышня. Очень рад знакомству. Возможно, еще увидимся.

– Наверняка. Чтобы в этом городе не встретиться, надо о-о-о-очень постараться!

Поднимаюсь, и оба моих отражения – прозрачное, в стеклянной стене пиццерии, и темное, плотное, в зеркальной витрине супермаркета IKI – вскакивают одновременно со мной. Застегивают новенькие лоскутные пальто, встряхивают изумрудно-зелеными волосами, вздергивают подбородки. Им тоже пора по домам. У нас очень много работы.

Улица Пилес (Pilies g.) Пингвин и Единорог

– У всех, знаешь, свои представления о возможном и невозможном. Чтобы выбить человека из колеи, должно случиться нечто немыслимое, но не вообще «немыслимое», а с его точки зрения.

Нина берет чашку с кофе, подносит ко рту, но рука замирает где-то в конце второй трети маршрута, и чашка возвращается на стол.

– Вот если сейчас на улице появится… ну, я не знаю, к примеру, единорог, вот, да, белый единорог, пройдет по тротуару мимо этого кафе, ты как хочешь, а я не стану верещать, или там просить, чтобы ты меня ущипнул, да я вообще бровью не поведу, потому что в мою картину мира единорог вполне укладывается. Совершенно не противоречит моим представлениям о возможном. Мало ли что я раньше никогда не видела единорогов, так я и пингвинов не видела – своими глазами, я имею в виду, по телевизору не считается, там еще и не такую херню показывают, так что не доказательство – но мы же не ставим вопрос, верю ли я в пингвинов.

– Ну вот, кстати, пингвин – это было бы ничего, – смеюсь. – Вопрос не в том, веришь ты в пингвинов или нет. Все дело в неуместности. Пингвин в нашем городе, на этой улице, в это время суток – такое же немыслимое событие, как единорог.

– Да ну, – отмахивается. – Почему немыслимое? Вполне себе мыслимое, маловероятное просто, но в мою картину мира все это вполне укладывается и в чью-нибудь еще – тоже, а в чью-то, например, в твою – нет, я только это и хотела сказать. – И, помолчав, добавляет: – А вот если он сейчас мне все-таки позвонит, ты, ясно, и бровью не поведешь, скажешь: «Ну вот видишь» – а зато я… ну, не знаю даже что. В обморок, наверное, все-таки не упаду, я в него еще ни разу в жизни не падала, но сердце точно остановится, и хорошо, если не прыгнет в горло, а то ведь подавиться можно и умереть… Да ладно, все равно, я тогда с ума сойду даже быстрее, чем подавлюсь. Потому что если он вот сейчас позвонит, моя картина мира точно рухнет. И черт бы с ней, пакостная она у меня какая-то в последнее время.