Все сказки старого Вильнюса. Продолжение

Уснуть смог только под утро, зато и спал потом почти до полудня, игнорируя призывные трели поставленного на девять будильника. Проснувшись, долго еще лежал с закрытыми глазами. Сперва пытался досмотреть сон, а потом, когда понял, что продолжения не будет, хотя бы побольше вспомнить и быстро-быстро, пока все, что казалось сокровенным смыслом, не превратилось в мутную бредовую лужицу, мелеющую под воздействием дневного света, заново пересказать себе бодрствующему – простыми словами, максимально полно и внятно, как рассказывал бы совершенно постороннему собеседнику.

Это удалось лишь отчасти. Был бы учеником начальной школы сновидцев, получил бы примерно «шестерку» по десятибалльной системе. Потому что вспомнил, конечно, далеко не все. А перевести на язык, понятный дневному сознанию, смог и того меньше.

Снилось, что шел по улице – считалось, как будто это соседняя Лабдарю, хотя выглядела она, конечно, совершенно иначе – обычное дело во сне. Точно не один, но с кем? Ни лица, ни, тем более, имени уже не вспомнить, лучше даже и не пытаться, потому что память обязательно попробует совершить подмену, заместить неведомого спутника из сновидения просто знакомым лицом, или услужливо подсказать, будто их было, например, трое, а то и вообще шестеро, а это уже никуда не годится, стоп! Просто с кем-то шел. И тут откуда-то появилась книга. Кажется, нашли в каком-то дворе целую пачку одинаковых новеньких, только из типографии… или не одинаковых? Теперь не вспомнить, но на обложке той, которую сразу взял в руки, было название «Книга перемены мест слагаемых», крупные синие буквы на алом фоне. Вот это точно запомнил, сам бы не выдумал. Просто в голову не пришло бы так лихо скрестить И Цзин и школьный курс арифметики.

Пока варил кофе, зачем-то записал в телефон все, что удалось вспомнить:

«Книга перемены мест слагаемых».

«Утонувшие в реке времени опускаются на ее дно, и лежат там, запутавшись судьбой за коряги; лишь тех, чья судьба коротка и жестка, как волосы новобранца, может унести течением и выбросить на берег – в любом месте, как повезет».

«Рисуя карту несуществующей местности, человек, сам того не зная, чертит новую карту своего внутреннего пространства, ключ от которого рано или поздно получит. Но кто его получит – это вопрос».

«Когда знакомое, вдоль и поперек исхоженное вересковое болото становится оливковой рощей, постарайся проснуться одновременно в обоих местах. Не пожалеешь».

«Люди думают, будто изобрели зеркала, тогда как это зеркала изобрели людей, когда им наскучило отображать одно только небо, слишком совершенное, чтобы казаться забавным».

«Все живое нуждается в утешении, дать которое можно только пребывая на пороге между движением и тьмой, где невозможны слова; с другой стороны, кто сказал, что утешать следует именно словом».

И фраза, которую то и дело повторял спутник (или один из спутников), мягко, даже ласково: «Я тебя убью». Во сне это почему-то казалось прельстительным обещанием.

Перечитав, печально подумал: «Полная ерунда», – и понял, что окончательно проснулся. Во сне эта информация была ослепительно важной, жизненно необходимой, вообще непонятно, как существовал без нее прежде. Спросонок все еще казалось, что обязательно надо вспомнить подробности, тогда многое прояснится, встанет на свои места, и в жизни появится хоть какое-то подобие смысла. А теперь даже стыдно, что был таким невероятным придурком всего какие-то три минуты назад. Правда, это придурок был гораздо счастливей разумного, вменяемого человека, который вот прямо сейчас снимает с плиты старую медную джезву, доставшуюся ему в качестве временного имущества вместе с пыльным телевизором, парой продавленных стульев, сравнительно новым диваном и полудюжиной разнокалиберных кастрюль.

Но тут уж ничего не попишешь.

Хотел было стереть идиотский конспект, но в последний момент передумал. Все-таки первый сон за… а хрен его знает, за сколько именно лет. За очень много, факт. Пусть останется на память.