Все случилось летом

— Мне не дает покоя одна услышанная там история. История про хозяина, который в первый год оккупации отвез в город своего пастуха, мальчишку-еврея, отвез его немцам. Конечно, осенью, когда тот прослужил у него лето.

Вэстуре разочарованно повела головой.

— И только? — протянула она. — До чего же ты скучный! Таких историй миллион, среди них можно было подобрать и позанятнее.

— Вполне возможно. Но меня как раз и потрясает кажущаяся простота этой истории, скрытая чудовищная обыденность. Отвез ребенка на расстрел. Просто так, ни за что…

Гостья, сощурив глаза, задумалась. Что-то решив про себя, сказала:

— «Просто так» ничего не бывает. Может, ты сядешь, будет удобней вести разговор. Ну вот. Итак, хозяин отвез пастуха. Хочешь узнать, почему он это сделал?

— Да.

— Разве тебе неизвестно, что такое фашизм? Наиболее агрессивная, реакционная диктатура империалистической буржуазии, диктатура, которая опирается на террор. Ее идеология — расизм и шовинизм.

Я даже не знал, что ей ответить. Меня поразила легкость, с которой эта странная женщина отыскала готовую форму для объяснения услышанной в Валке истории.

— Чересчур широкое обобщение, — отозвался я хмуро. — Не всякий факт объяснишь. А меня интересуют два конкретных человека — хозяин и пастух.

— А почему они тебя интересуют? — живо спросила она.

— Потому что чувствую себя ответственным за все, что было и есть в этом мире. — почти выкрикнул я. — Не могу и не хочу мириться с тем, что где-то убивают людей!

Вэстуре усмехнулась. И столько превосходства было в этой усмешке, будто она говорила с ребенком, который случайно обнаружил крупицу истины и которому еще предстоит изрядно потрудиться, прежде чем он дойдет до всей истины. Я терпеливо дожидался, когда гостья перестанет улыбаться. Наконец она сказала:

— Допустим, ты прав. Во всяком случае, звучит это убедительно. Но, может, те двое из Валки вовсе не желают, чтобы ты за них брал на себя ответственность? С ними ты об этом посоветовался?

Я просто-напросто опешил и никак не мог собраться с мыслями, чтобы ответить.

— Так вот, слушай, — неожиданно заговорила Вэстуре. — Они оба — пастух и хозяин — сейчас будут здесь. Можешь расспросить их обо всем.

Она воздела руки, словно раздвигая невидимый занавес, и я с ужасом заметил, как на том месте возникли, все больше сгущаясь, две темные тени. Казалось, они шли ко мне из далеких далей через какие-то туманные завесы, с каждым мгновением становясь все более телесными, пока наконец по ту сторону стола не встали двое, облеченные в плоть и кровь: худенький мальчик и дородный мужчина, что называется, в соку. Моим первым неосознанным движением было вскочить со стула, но, как ни странно, я даже не шелохнулся. И тут, точно из подземелья, послышался голос Вэстуре, глухой и торжественный:

— Не бойся, они мертвые!

Я покосился в ту сторону, откуда донесся голос, и заметил, что Вэстуре отодвинулась в угол. Из полумрака на меня глядели ее горящие и очень серьезные глаза. Понемногу я успокоился и отважился посмотреть на странных созданий, явившихся из ниоткуда.

Прежде всего я обратил внимание на мальчика, хотя рядом с кряжистым хозяином он был так же неприметен, как лозинка рядом с могучим дубом. Ему, надо думать, было лет десять — одиннадцать. На продолговатом, худеньком лице голубели большие глаза, нос и щеки усыпаны веснушками, а из-под кепки, низко сдвинутой на лоб, выбивались огненно-рыжие вихры. Серое потертое пальтецо с крупными коричневыми пуговицами стало тесным, коротким, наверное, парнишка за лето подрос, поправился. Словом, мальчик как мальчик, но было в нем что-то кроткое, беззащитное. Возможно, подобное впечатление производили его испуганный взгляд и щуплая фигура. Но так и казалось, что в компанию с этим угрюмым и грузным крестьянином он попал по недоразумению.

Мужчина положил руку на стол, точно ему понадобилась опора. Рука была увесистая, с толстыми пальцами, а под ногтями, искромсанными, жесткими, чернела грязь. Я пытался схватить его внешность в целом, но эта выставленная, словно напоказ, рука меня буквально гипнотизировала, и все прочее я уловил поверхностно. Помнится, на нем был изрядно поношенный полушубок с домотканым суконным верхом и воротником из бурой овчины. Мужчина, как видно, недавно побрился, на широких скулах краснели свежие порезы, к подбородку был приляпан клочок бумажки.

Неким шестым чувством я угадал, что эти люди именно так выглядели в тот роковой день, когда хозяин повез своего пастуха в город, с тем чтобы передать его оккупационным властям.

— Можешь спрашивать их, о чем хочешь, — раздался голос Вэстуре. — Тебя интересовал этот случай.

Нужно было говорить, но я не знал, с чего начать. Очень смущала вся обстановка, ведь мне еще не приходилось иметь дела с покойниками. Наконец, собравшись с мыслями, я спросил, сам удивляясь своему робкому голосу:

— Кто вы такие?

Первым ответил мальчик, вначале вскинув глаза на хозяина, точно испрашивая разрешения: