Все случилось летом

Силав ощутил, как в душе просыпается странное беспокойство — словно он только очнулся и начинает различать очертания окружающих предметов. Понемногу опять становится тем, кем был всегда — судьей Эрнестом Силавом со своей волей, независимым суждением. А может, этот — как там его — Артур Винда вовсе и не был здесь?

Судья поднялся, заглянул в ящик стола, еще не задвинутый. Там валялся конверт, пустой и мятый. Взял его, скомкал, швырнул в угол. Потом громко рассмеялся и пошел в ванную почистить зубы. Вспомнились слова гостя: «Я никого не ограбил, ни к кому в карман не залез… Люди сами давали мне деньги…»

Вот именно — сами! Эрнест Силав почувствовал себя до того одураченным, что, вернувшись в комнату, не мог найти себе места. Что теперь делать? Что?

Звякнул ключ, вернулась жена, он слышал, как в прихожей она снимала пальто, сапоги.

— Жаль, не пошел со мной, — сказала жена, — очень интересный был спектакль.

— У меня и на дому был такой спектакль, что ахнешь, — мрачно отозвался Силав.

— Что случилось? — озабоченно спросила жена, в голосе мужа уловив необычные нотки. — При мне зашел какой-то мужчина. Тебя спрашивал. Спрашивал, не жил ли ты в городе Н. Я решила, твой знакомый. Оставила в квартире тебя дожидаться… Ты его встретил?

Силав буркнул что-то невнятное. Но тотчас в нем вспыхнула надежда.

— Послушай, жена, ты родилась и выросла в Бергуциеме… Не помнишь такую улицу Вимба? Дом номер тринадцать?

— В первый раз слышу… Да в чем дело?

Когда Силав довольно бессвязно обо всем рассказал, она упала в кресло и громко рассмеялась.

— Но должны же мы верить людям! — отговаривался он обиженно.

— Все верно! Винда — отличный психолог, на том и построен расчет… Ах, судья, судья, до чего ж ты беспомощен, когда не чувствуешь за собой статьи закона! Пойдем-ка лучше спать.

Примерно через полгода в суд поступило дело о мошенничестве, жертвой которого стали тринадцать граждан.

— Тринадцать — это только те, что заявили в милицию, сколько всего потерпевших, никто не знает, — пояснил прокурор.

Перед судом должен был предстать некто Артур Винда, рецидивист.

Судья Эрнест Силав попросил отвода, мотивируя его тем, что в этом деле он не сможет быть беспристрастным, поскольку подсудимый его хороший знакомый.

1971

ДУРЕХА

В тот вечер оранжевым небом вслед заходящему солнцу летели три черные птицы. Может, они были и не черные, да уж, конечно, нет, просто казались такими на фоне светозарного неба.

Три черные птицы, тяжело размахивая крыльями, улетали в оранжевое небо, становясь все меньше, пока не превратились в три точки и не исчезли совсем. Набежал ветер, закачались макушки деревьев. У осины задрожали листья, прошумели ветви ели, и она глубоко вздохнула. Ветер унялся, и опять стало тихо. Стрекотали кузнечики.

Седая женщина, округлая, грузная, точно ступа, кряхтя и отдуваясь, подняла на бугорок большую вязанку травы — бугорок этот с вросшим в землю межевым камнем отделял когда-то казенные земли от полей Сабулов. Тяжелая была ноша. Опустившись на одно колено, женщина привалилась спиной к ноше, нащупала руками за спиной стянутые концы одеяла.

Небо было ясное, притихшее.

«Мне бы теперь только подняться, — подумала женщина. — Вот на ноги встану, а уж там все будет хорошо».

Сделав вдох поглубже, рванулась кверху. Ноша вильнула сначала в одну, потом в другую сторону. Женщина моталась вместе с нею, пока не обрела равновесие. Только тогда перевела дух. Встала потверже, нагнулась вперед, поудобней на спине пристроила ношу.

«Не такая уж тяжелая, — подумала Анна Сабул. — Да и с чего ей тяжелой быть. Не что-нибудь, а сено».

Так она сама себя обманывала, потому что путь предстоял неблизкий и нельзя было его начинать с мыслью о тяжести. Некоторое время она шла довольно бодро, низко-низко наклонившись, так что за ворохом травы ее почти и не было видно, но немного погодя почувствовала, как что-то колет ей в спину — все больнее, все крепче, — может, черенок чернобыльника попался или острый прут. Женщина и так и сяк выгибала спину, но прут или что там, будь оно неладно, все колол и колол.

«А ну его к лешему, лучше о нем не думать, — рассудила женщина. — Не обращать внимания, и все. Разве ж это боль? Пройду немножко, она и забудется. Главное, перестать о ней думать».

Тропинка петляла в гуще кустарника, и то ольшаник, то березки, то ива пытались вцепиться в громоздкую ношу, сдернуть ее со спины. Но женщина старалась обойти преграду, подаваясь влево, вправо, и только временами какая-нибудь ветка била по щеке, шелестела по одеялу.