Все сначала

Это был гигантский темно-синий мерседесовский автобус с черными тонированными стеклами и багровой надписью Mykolinea по борту. В первый раз мы его встретили дня три назад, в патрасском порту, где он выгружался с венецианского парома. С тех пор он попадался нам снова и снова на пустых серпантинах по всему Пелопоннесу. Не запомнить его было невозможно, потому что попытки обогнать такую махину на однорядном шоссе над обрывом всегда оборачивались захватывающим дух аттракционом: рано или поздно этот рискованный маневр мне удавался, но иногда бывало очень страшно. Тем не менее через некоторое время я опять видел четырехметровую тяжелую корму “Мерседеса” валко вписывающейся в повороты перед нами. Или далеко внизу, на шоссе, вьющемся вдоль противоположной стены ущелья. Или высоко вверху, на перевале, к которому нам еще предстояло добраться. Мы обгоняли его еще раз, но он опять непостижимым образом оказывался впереди.

За темными стеклами были видны пассажиры: все до единого места в автобусе занимали пожилые японцы в одинаковых сине-красных бейсболках с логотипом Mykolinea над козырьками. Почти все они всегда спали, и головы их, откинутые на высокие спинки автобусных кресел, мерно покачивались в поворотах. Некоторые пристально вглядывались в окружающие пейзажи сквозь затемненные стекла, высоко возле глаз держа плоские хромированные фотоаппаратики. Однажды я, кажется, видел, как японская старушка что-то отпивала из маленькой желтой бутылочки с иероглифами.

За рулем сидел огромный мужик в белой рубашке, в черной фуражке с золотым галуном и ворочал гигантскую баранку пудовыми кулачищами в белых перчатках.

Теперь мы в первый раз видели синий “Мерседес” стоящим неподвижно, с выключенным мотором и погашенными огнями. Двери и окна герметично закрыты. Изнутри не доносилось ни звука.

— Петь, — сказал я насколько мог твердым голосом, — пойди постучи водителю. Чего он встал?

— Он встал, потому что ему не видно ни фига в этой туче, как и нам. Он же не пустит впереди себя какого-нибудь своего японца. Ну его, я не пойду, — ответил Петя.

— Я тоже не пойду, — признался я честно.

— Там есть два метра — между ним и обрывом, — сказал Лёва, тем временем сходивший на разведку и теперь вернувшийся к моему открытому окну. — Если аккуратно, ты проедешь.

Я постарался очень, очень аккуратно, еще бы. Дети встали по краю асфальта, чтобы мне было видно, где приближается обрыв, и я протиснулся между их животами и бортом автобуса. Мужик в фуражке из-за руля проводил меня совершенно равнодушным взглядом.

Мы тронулись дальше. Черно-синее чудовище, еле слышно урча мотором на самом низком басу, ползло вплотную за нами. Вскоре Лёва вывел нас из тумана. Как только он запрыгнул на свое место, я рванул к повороту и вверх — отрываться от автобуса.

— Я тебе точно говорю: он призрак, — сказал Лёва, глядя в боковое зеркало, как преследователь скрывается за виражом сзади.

— Летучий японец, — отозвался Петя с заднего сиденья. — Души японских грешников тоже иногда ездят в отпуск. И хотят фотографировать достопримечательности. Они их потом в аду разглядывают всей компанией. Только не понимаю, почему они болтаются тут…

— А где бы ты хотел? — поинтересовался Лёва. — В Японском море? Возле острова Хонсю? Он же автобус — ему надо ездить, а не плавать. И потом, ты же не знаешь, может, по Парижу тоже всегда катается свой такой же призрак. И по Лондону.

— Логично, — отозвался Петя.

Все-таки у меня страшно умные дети, подумал я. Они все понимают. Хорошо бы еще им объяснить про Аид, который здесь должен быть где-то неподалеку. Хотя нет, они же это все уже проходили. Надо будет самому в Москве почитать, как это все у них тут было, у греков, устроено. А то стыдно перед мальчиками.

Серпантин вдруг без предупреждения врезался в склон и, выскочив тоннелем с другой стороны горы, превратился в единственную улицу крошечной деревушки, поднимавшейся вверх по крутому откосу. Попетляв чуть-чуть, улица вывела нас на тесную деревенскую площадь, на краю которой виднелось здание мэрии с маленькими латунными часами над входом, а перед ним торчал типовой бетонный Солдат Мировых Войн в смешной каске, как у пожарного, и глядел в освещенное окно таверны-псистарио на противоположной стороне.

Мы остановились и вошли внутрь. Несколько столов из темного некрашеного дерева с заполированными широкими пятнами в форме бабочек — там, где в них год за годом упираются локтями, — были раздвинуты по стенам, чтобы дать место большой железной печке, установленной посередине. Перед открытой дверцей печки сидели полукругом три пожилых джентльмена с заросшими седой щетиной коричневыми лицами, в клетчатых ковбойках и вязаных жилетах. Каждый из них держал в кулаке маленький стеклянный стаканчик кофе и иногда отхлебывал, не отрывая глаз от огня.