Все сочинения по литературе за 9 класс

Печорин последовательно и неумолимо лишает Грушницкого его павлиньего наряда, снимает с него взятую напрокат трагическую мантию, ставя в истинно трагическую ситуацию, чтобы «докопаться» до его душевного ядра, разбудить в нем человеческое начало. При этом Печорин не дает себе ни малейших преимуществ в организуемых им жизненных «сюжетах», требующих от него, как и от его партнеров, максимального напряжения духовных и физических сил. В дуэли с Грушницким он преднамеренно ставит себя в более сложные и опасные условия, стремясь к объективности результатов своего смертельного эксперимента, в котором рискует жизнью не меньше, а больше противника. Благородство сочетается с беспощадностью: «Я решился, – говорит он по ходу их дуэльного и душевного поединка, – предоставить все выгоды Грушницкому; я решил испытать его; в душе его могла проснуться искра великодушия и тогда все устроилось бы к лучшему…». Однако тут же он справедливо замечает: «Но самолюбие и слабость характера должны были торжествовать!» Казалось бы, Печорин здесь не сомневается: характер человека – это и есть его судьба. Печорину важно, чтобы выбор был сделан предельно свободно, из внутренних, а не из внешних побуждений и мотивов. Создавая по своей воле экстремальные пограничные ситуации, Печорин не вмешивается в принятие человеком решения, предоставляя ему возможность абсолютно свободного нравственного выбора, хотя совсем не безразличен к результатам. Так он замечает: «я с трепетом ждал ответ Грушницкого,… Если б Грушницкий не согласился, я бросился бы ему на шею». Это право свободного выбора он много раз предоставлял по ходу дуэли Грушницкому: «Теперь он должен был выстрелить на воздух, или сделается убийцей, или, наконец, оставит свой подлый замысел и подвергнется со мной одинаковой опасности». Но Грушницкий все-таки выстрелил: «пуля оцарапала мне колено» – комментирует Печорин. Теперь ответный удар за ним. И он беспощадно убивает противника. Окровавленный труп Грушницкого скатывается в пропасть. Но победа не доставляет никакой радости Григорию, свет меркнет в его глазах: «Солнце казалось мне тускло, лучи его меня не грели».

36. «Выхожу один я на дорогу» (анализ стихотворения М. Ю. Лермонтова)

Одно из последних стихотворений Лермонтова, лирический итог многочисленных исканий, тем и мотивов. Белинский относил это стихотворение к числу избраннейших вещей, в которых «все лермонтовское». Не будучи символическим, с мгновенной непосредственностью запечатлевая настроение и чувство в их «лирическом настоящем», оно тем не менее сплошь состоит из высокозначимых в лермонтовском мире эмблематических слов, каждое из которых имеет долгую и изменчивую поэтическую историю. В запеве – тема одинокой участи. «Кремнистый путь» во второй строке, восхищавший Л. Н. Толстого как метко схваченное впечатление кавказского пейзажа, – это и обобщение: путь странника в «пустыне безотрадной». Но меняется лирическая оценка образа пустыни, устойчивого у Лермонтова: безотрадный край, символ опустошенной жизни здесь становится так же местом уединенного свидания с Вселенной. «Голубое сияние» сообщает земному пейзажу космическую широту и бытейственность, приобщает его к «пространствам синего эфира» («Демон») и к ночной голубизне «Русалки». Точно так же через необычайно смелый из философски значительных образов четвертой строки в поэзии Лермонтова возвращаются «звезды» его юности, почти исчезнувшие из зрелой лирики.

Тема песни («сладкий голос», или голос «отрадный» из чернового варианта), возникающая при поддержке гармоничной звукописи в последней строфе, но разлитая в напевном строе всего стихотворения (начиная с «Ангела»), связывается с тем особым лермонтовским Эдемом, которому он присвоил имя «отрады», с идеальной полнотой бытия, недостижимой в земных борениях, однако включающей в себя музыкально преображенные земные ценности (цветенье природы, женскую любовь). «Темный дуб» примыкает к той же цепи образов блаженства. Девятая и десятая строки перекликаются с одиннадцатой и двенадцатой строками «Демона» и с седьмой строкой стихотворения «И скучно и грустно» («…прошлого нет и следа…»), отличаясь от них новым настроением задумчивой грусти. Ключевая формула «свободы и покоя», по видимости, совпадает с пушкинской: «…ищу забвенья и свободы…». Мотив побега в «обитель мирную» у Лермонтова лишен пушкинской уравновешенности и «превратился в тему романтически универсального избавления» приобщения к неувядающей жизни.

Все эти прежние смысловые моменты лермонтовской лирики вступают здесь в новое трепетно-сложное соотношение – душевная тончайшая вибрация, совмещающая восторг пред мирозданием с отчужденностью от него, печальною безнадежностью с надеждой на сладостное чудо.