Все, способные держать оружие… Штурмфогель

– Нет. Я ничего не вижу.

– Почему?!

– Я ослеп.

Штурмфогель несколько секунд молчал.

– Алим, а Полхвоста с тобой?

– Примерно. Да. Он не поможет.

– Боже, как же тебя найти?.. Что ты слышишь?

– Шумит вода. Играет музыка – как шарманка…

– Какая мелодия?

– Что-то из «Вильгельма Телля», из середины.

– Музыкальный фонтан. Знаю. Никуда не уходи, я буду через пятнадцать минут!

И Антону:

– Если не успею – плыви без меня. Ты все знаешь.

– Да.

Здесь, в верхней Женеве, у «Гейера» две машины. Мышастый фургон с надписью «Всё для тебя, дорогая!» и желтый двухместный спортивный автомобильчик. И Штурмфогель, уже отъехав довольно далеко, сообразил, что нужно было взять фургон, потому что агентов-то – двое и сам он – третий…

Но оказалось, что ошибка была не ошибкой, а опережением. То есть действием правильным, но правота эта в момент свершения действия здравым смыслом отрицалась.

Интуиция…

Возле музыкального фонтана, что на площади Ля-Гран, по-турецки сидел слепой. В руках его была деревянная кукла. Он смотрел поверх голов редких в такую рань прохожих и что-то беззвучно произносил белыми губами.

Берлин, 13 февраля 1945.10 часов

Нойман никогда не видел Гиммлера в таком состоянии. Рейхсфюрер был иссиня-бел; вокруг глаз залегли глубокие тени.

– Зигфрид, – сказал он, глядя мимо Ноймана, – ваши люди работали в Дрездене?

– Да. Да, рейхсфюрер.

– Хоть кто-то из них остался в живых?

Нойман помедлил.

– У меня нет сведений оттуда. Боюсь, что погибли все. Но чудеса еще случаются…

– Что вы искали, Зигфрид?

– Я не знаю. Это была операция отдела внутренней безопасности.

– Не знаете? У меня были другие представления о субординации в вашем отделе.

– Так и было, рейхсфюрер. Но я ввел режим «глухих переборок». И приказал даже мне не докладывать о частностях…

– С чем это связано?

– Есть подозрения на утечку информации из отдела.

– Достоверные?

– Не очень. Но есть.

– Куда утечка? К Мюллеру?

– К Мюллеру – это само собой. Боюсь, что дальше.

– Но через Мюллера?

– Собственно, именно это мы и пытаемся выяснить. Над этим работает один из лучших наших сотрудников, штурмбаннфюрер Штурмфогель. Думаю, через два-три дня мы будем знать все.

– Вот что, Нойман… Предупредите этого вашего Штурм… сотрудника – сугубо секретно, – чтобы даже не пытался разобраться в том, что в тридцать седьмом – сороковом происходило в Дрездене. Понимаете меня?

– Вы хотите сказать…

– Да. Боюсь, что ваши расследования и эта чудовищная бомбардировка связаны самым прямым образом… Геббельс требует расстрелять всех пленных летчиков – сорок тысяч… Мне кажется, иногда этот сноб ведет себя как глупый злой мальчишка с окраин… вы поняли меня, Нойман?

– Да, рейхсфюрер. Я могу идти?

– Идите. И вот что… Послезавтра я жду вас с кратким докладом по поводу этой… утечки.

Женева, 13 февраля 1945.12 часов

Яхта ткнулась носом в причал – чуть сильнее, чем следовало; Ультиму, стоявшую на носу, бросило вперед, но она лишь изящно качнулась, держась за штаг. Она была в тельняшке и матросском берете.

Рекс и Хельга замерли у штурвала – плечом к плечу…

– Прекрасно, – сказал Антон, заметно растягивая «е».

Штурмфогель уже обратил внимание, что по акценту не удается определить, кто из бойцов «Гейера» в каких краях родился и вырос. Впервые он услышал какую-то речевую особенность. Откуда он, наш Антон-Хете? Из Риги?

Штурмфогель мысленно нарисовал себе на руке крестик: обращать внимание на те следы акцентов, которые пробиваются иногда у ребят сквозь языковую замуштрованность… Зачем? Зачем-то. Пригодится.

Он вернулся в небольшую затемненную комнату, где сидели Алим и Полхвоста – вернее, то, что от них осталось.

…Нет – там, в Ираклионе, Алим одно дело вроде бы сделал: за Ортвином, похоже, была слежка. Сам Ортвин пробежал наблюдаемую площадь очень быстро, без остановки, не проверившись. А на одном из следующих – и последних – рисунков, которые сделал Полхвоста, изображен высокий полнолицый мужчина в кожаной летчицкой куртке (на двух, мысленно поправил Алима Штурмфогель: вот он стоит и оглядывается с видом праздношатающегося, а вот обходит дом, в который вошел Ортвин…) – и сразу после этого Полхвоста заскулил, сказал, что больше не может, что тот, в ком он сидит там, внизу, бунтует и рвется и уже все силы уходят только на то, чтобы удерживать его… Алим с трудом выволок Полхвоста из ямы, которую этот ребенок для себя вырыл (жутковатое зрелище: яма в форме человеческой головы изнутри – с дырой на месте одного глаза; через этот глаз Полхвоста и смотрел наружу…); мальчишка был совсем обессиленный, и они направились было к порту, но тут им навстречу – наверху! – попался тот самый мордатый в летной куртке, которого Полхвоста только что видел внизу…

И вот тут-то Алим ошибся. Переосторожничал. Надо было спокойно идти себе в порт, садиться на паром и плыть на материк. Но тот мордатый как-то так посмотрел… будто узнал, или заподозрил, или что-то еще. А рисунки – их же нужно было доставить во что бы то ни стало…