Все, способные держать оружие… Штурмфогель

Кляйнштиммель выпал из времени. Он был гол, на голове его был плотный мешок, руки и ноги удерживались мягкими ремнями, а в сиденье кресла была дыра, в которую проваливались нечистоты. Кроме того, ему дважды делали какие-то уколы, от которых сознание окутывал розовый туман. Что-то очень теплое охватило его шею и тихо попискивало и потрескивало, как далекий радиоприемник, настроенный на пустоту неба. И это теплое и попискивающее не позволяло ему уйти вниз и хотя бы поднять тревогу…

То, что он испытывал, было хуже смерти. Кляйнштиммелю наконец-то внятно объяснили, кто был тем самым предателем, информатором, крысой. И каким простым, примитивным, детским способом это было сделано.

…Весной сорок первого года Кляйнштиммель, тогда еще лишь вновь назначенный командир одной из опергрупп, на первой же своей самостоятельной операции в верхнем Берне засыпался совершенно позорно, непрофессионально, по халатности и ротозейству. Швейцарская полиция накрыла его, и Кляйнштиммель оказался лицом к лицу со швейцарским капитаном Тарди. Через шесть часов очень трудного разговора они нашли какие-то точки соприкосновения, а на следующий день капитан сам вызвался поставлять Кляйнштиммелю всю доступную ему, капитану Тарди, информацию, которая может представлять интерес для «Факела». Опираясь на эту информацию, Кляйнштиммель провел в сорок первом, сорок втором, сорок третьем годах несколько десятков успешных операций, среди которых были даже блестящие. И все это время «капитан Тарди» постепенно монтировал в нем матрицу – применяя некую новую, новейшую, тонкую методику. С сорок четвертого года «Факел» работал как под увеличительным стеклом…

На каждой встрече теперь, вручая Кляйнштиммелю тоненькую папку с документами, «Тарди» получал всю возможную информацию об операциях «Факела», уже проводимых и еще планируемых. Только изоляты, наподобие отряда «Гейер», еще как-то могли рассчитывать на непроникновение в их тайны. Похоже, параноидальная интуиция Ноймана, с большим трудом пробившего в свое время создание такого необычно самостоятельного подразделения, сработала как надо.

Чего Кляйнштиммель не понял, так это того, почему «Тарди» на этот раз не отпустил его, как обычно, за новым – наверняка нужным ему в этот кризисный момент – «слепком реальности», а велел схватить, привязать и пока не трогать. Что такого принесла, сама о том не подозревая, серая глупая пчелка? Что-то принесла, значит…

Он застонал бы, но что-то в глубине – какой-то твердый душевный кляп – не позволяло ему стонать. С первым же стоном он кончался как боец. Пока же… пока же он еще был на что-то способен. Или хотя бы пригоден.

Скажем, принять пулю, предназначенную другому.

Париж, 8 марта 1945 года.02 часа

Штурмфогель оглядел свой готовый к маршу и бою отряд. Покусал губу. Бывало и хуже…

Он надеялся, что эмоции не отразятся на его лице. И что крапицы, которые понимают его без слов, не проболтаются.

Полковник Франц Райхель был, конечно, военной косточкой и бывшим летчиком, но – штабист с головы до пят. То, как он держал автомат, выдавало его с головой. Ближний бой был для полковника экзотикой.

Наполи – вероятно, хороший боец, если с кем-нибудь один на один. Но один на один там не будет, там будут все на всех. Как у нас с этим? Неизвестно…

Глок, еще один из бойцов полковника. Скорее разведчик, чем штурмовик. И взгляд… не так должен смотреть человек, беззаветно преданный. Не таким размышляющим взглядом. Размышлять будем после войны. А пока надо бы просто подчиняться.

Крапицы. Вид у них по-хорошему опасный. Но каковы они в деле, он пока не может себе представить. Не может совместить изображения…

И – Хельга. Все бы замечательно, прирожденный боец и внутренне, и телесно, но сумеет ли она переступить через устав? Вроде бы все поняла. Но – сумеет ли?

Наконец – он сам. Себя он знает хорошо. Твердая четверка.

Вперед.

Уже известно, что Лени привезли на маленький курорт Голденвассер, на границе леса Броселианда…

Берлин, 8 марта 1945.04 часа

Нойман вздохнул и нажал рычажок, включающий лебедку. «Малыш» пополз вниз, вниз… Половина луны, огромная, как красный горб, еще торчала из-за горизонта. Сейчас она уйдет.

Останется зарево…

Проклятье. Проклятье!

Теперь уже никогда не разобраться, кто враг и кто друг и за кого так изобретательно и храбро воюешь ты, Зигфрид. Остается только не потерять лицо, не уронить его в грязь, не пробежать по нему сапогами…

Хотя, наверное, и это уже произошло. Штурмфогель…