Все, способные держать оружие…

— Надо подумать, — повторил я. — Пошли в машину. Пацаны подождали, пока я окунусь, смою песок, потом оделись и потопали впереди меня по тропе. Я нес форму в руках, обсыхая на ходу. Машина наша так и стояла на обочине, часовые прохаживались рядом, Герберт без фуражки сидел в кабине. Увидев нас, он спрыгнул на землю и быстро пошел навстречу.

— Нашли? — нервно спросил он.

— Пустой, — сказал я. — Опоздали. Он вопросительно поднял брови.

— Один из моих парней уцелел, — сказал я. — Думаю, что это его рук дело. Больше некому.

— Ясно… Что ж, так, может быть. У нас все спокойно, — резко переключаясь, четко отрапортовал он. — Один раз мимо проехал панцерваген, притормозил, но не остановился.

— Вам идет офицерская форма, — сказал я.

— У нас в роду были офицеры, — сказал Герберт. — Был даже генерал. Генерал Линевич, не слышали? Русско-японская.

— Не помню… Один мой дед был польский офицер. Он воевал с Гитлером, но расстреляли его большевики. Другой дед был испанский офицер, он воевал за Гитлера, потом со своей частью перешел на сторону Сибири. В сорок девятом его расстреляли возрожденцы. Мой отец был на сборах, когда начался офицерский мятеж шестьдесят первого года. Не знаю даже, на чьей стороне он оказался…

— У вас есть дети? — спросил Герберт.

— Нет.

— Это очень плохо…

— Иной раз мне кажется, что долги моих предков достались мне. И я не хочу никого нагружать своими долгами…

— А у меня Сашка. И я не знаю, что делать.

— Надо уходить из города — Как они могли узнать, что у нас… что дети…

— Телефон.

— То есть?

— Я слышал, что кто-то из девочек звонил родителям.

— О, Боже. Какие же сволочи.

— Да уж.

— Слушайте, Игорь! — бешено зашептал Герберт. — Надо спрятать детей! Надо спасать детей!

— Спрячешь их, как же…

— В метро! Во внешнее кольцо!

— Я не в том смысле. И внешнее кольцо не подходит — там-то уж точно будут искать.

— Ну придумайте хоть что-нибудь!

— Они просто не захотят прятаться… если их не убедить, что это засада…

— Я же знал, что вы придумаете.

— Подождите, я еще ничего не придумал… На меня вдруг накатило: нетерпение, раздражение, разочарование во всем на свете — все вместе. Отвернувшись, я стал одеваться.

— Мы будем стоять тут или поедем дальше? — напряженным голосом спросил Герберт.

— Поедем, — сказал я. — На Черемисовскую…

16.06. 18 час. 15 мин Улица Черемисовская, дом 40

Мы постарались произвести побольше шума. Дверь, по крайней мере, я вышиб очень громко — автоматной очередью. Потом те ребята, которым досталась форма, стали вытаскивать и грузить в машину коробки и ящики, а штатский наш контингент незаметно прошмыгнул вниз. Пока все это происходило, мы с Гербертом обошли дом кругом. Подъезд меблирашек был заперт на огромный висячий замок, на стук никто не отозвался. Похоже было, что все действительно смылись.

— Господа ищут владельцев? — спросили сзади по-немецки.

— Да, — я обернулся. У крыльца стоял старичок с зонтиком. У старичка были пепельные волосы до плеч и пепельная бородка. — Мы из военной комендатуры.

— Все уехали позавчера, — сказал старичок. — Одних грузовиков для перевозки вещей было две дюжины.

— Вот как, — сказал я задумчиво. — Как же нам проникнуть в дом? Не может быть, чтобы никого не осталось. Кто-то же должен следить, охранять…

— Да, господин, но вчера вечером сторожа забрали, и теперь дом совсем без наблюдения.

— Кто забрал?

— Этого я не знаю, господин. Какие-то люди приехали на микроавтобусе, о чем-то долго говорили с ним, потом посадили его в автобус и увезли с собой. Он не вернулся еще.

— Спасибо, что сказали. Мы постараемся выяснить все это.

— Да, господа, постарайтесь выяснить. Здесь разыгралась страшная трагедия.

Говорят, все было залито кровью… — глазки его сверкнули. — А утром, когда выносили трупы…

Он долго рассказывал, что было утром и днем, и кто приходил и что говорил на следующий день, я слушал, но ничего нужного не слышал. Только какие-то люди, забравшие сторожа… но и сторож ничего не мог знать, потому что той ночью еще не был сторожем, а был неработающим пенсионером и, естественно, спал. Наконец, старичок выложил все, что знал, что слышал от других и что придумал сам или с помощью таких же вот праздных старичков и старушек. Пообещав узнать специально для нас всю правду о происшествии, он удалился.

— Опасный старичок, — глядя ему вслед, сказал Герберт.

— Опасный, — согласился я. — Пойдем отсюда. В подвале стоял трупный запах. Тела, конечно, вынесли, но уборки никакой не делали, присыпали пол опилками, и все.

Мальчишки мои тупо сидели на ящиках. Некоторые даже головы не подняли при нашем появлении. Сашка ходил, глядя под ноги и загребая грязные опилки. Начиналась меланхолия, реакция, депрессия. Устали. Очень устали.

— Отряд, стройся, — негромко скомандовал я. И в глазах, как порох, вспыхнула надежда… Фил писал когда-то романтические стихи — как это там? — поражение в битве суровой, жестокой и праведной, где давно не помощник надежный и верный наган… что-то еще… и друзья, погибая, уходят во вражеский стан… Дай Бог, чтобы на этот раз Фил ошибся.