Все связано (ЛП)

Я выхожу из спальни и иду в кухню на поиски чего-нибудь поесть. Мужчина не может прожить только на одном сексе — какой-бы классной ни была эта идея. В доме тихо. Джек и Уоррен, наверно, сбежали от всех этих звуков, когда вокруг них все трахаются.

Я делаю себе сэндвич из индейки и ржаного хлеба, потом, взглянув на балконные двери, замечаю там свою сестру. Она сидит там в одиночестве на отдельной террасе на задней стороне виллы.

Мысленно я качаю головой и выхожу через двери. Александра бросает на меня взгляд, а потом снова поворачивается к зелени, которая окружает двор. Отчаяние — это совсем не то, что я привык видеть на лице своей сестры. Меня это расстраивает.

Я сажусь на садовый стул рядом с ней и кладу свой сэндвич на стол. Начинать разговор мне следует по-доброму. Без обвинений. Тактично. Мне следует быть дипломатом.

— Какого хрена, Лекси?

Она делает глоток из своего бокала для мартини, который у нее в руках и ставит его на стол.

— Убирайся, Дрю. Я хочу побыть одна.

— А я хочу купить себе остров в южной части Тихого океана и назвать его Дрюландия, но в ближайшее время этого не произойдет. Мы не всегда можем иметь то, чего хотим.

Я поднимаю бокал, полный какой-то розовой бурды и нюхаю. Тут же отклоняю голову назад и морщусь. Что бы там не пила моя сестра — воняет, как фруктовый аммиак — будто мышиная моча с запахом клубники.

— Если ты решила напиться, то хотя бы имей совесть, возьми что-нибудь подороже.

Дешевый ликер должен быть только для пьяниц и студентов колледжа, которые не разбираются в выпивке.

У нее апатичное лицо. Без напряжения и печальное. Она слегка качает головой.

— Ты не понимаешь.

Я выливаю ее выпивку в траву.

— Я возмущен. Я покажу тебе, что понимаю все перспективы — мужчина, женщина, или ребенок. Бог и я похожи в этом смысле, — на секундочку я делаю паузу, и мой голос становится мягче, — Что случилось, Александра? Что бы это ни было, может, я смогу помочь.

У нее ровный голос. Безжизненный.

— Стивен собирается со мной развестись.

Я фыркаю.

— Учитывая то, как ты вела себя в последнее время, я не виню его за это.

Я приготовился уже защищаться от того, что мне в лицо точно прилетит стакан. Но в меня ничего не швыряют. Вместо этого происходит то, что меня шокирует, ужасает.

Сучка закрывает руками лицо и начинает рыдать.

Я сглатываю комок в горле. Потом оглядываюсь по сторонам. В ожидании того, что сейчас откуда-нибудь выпрыгнет Эштон Катчер и закричит:

— Обманули дурака!

Потому что Александра Эванс не плакса. Она действует — решает проблемы.

И за всю историю человечества, слезами ничего нельзя было исправить.

Я начинаю заикаться. И задаю второй по тупости вопрос:

— Ты… ты плачешь?

В моей голове эхом отдает голос Тома Хэнкса: «В бейсболе не плачут!!!» Разве Клеопатра плакала, когда разграбили Египет? Разве Жанна д’Арк плакала, когда Католическая Церковь назвала ее ведьмой? Они — копии моей сестры.

Александра качает головой, но слезы все бегут и бегут.

— Это моя вина. Я оттолкнула его. Со мной было невозможно находиться рядом. Я обращалась с ним ужасно.

— Ну, если ты это осознаешь, почему ты просто не… прекратишь так себя вести? Кажется просто, так?

Не так.

— Я не могу ничего поделать. Я расстроена. И зла. Это несправедливо. Я слишком молода, чтобы быть высушенным черносливом!

Теперь она и правда такой станет. Шмыгающая и сопливая. А у меня нет платка, поэтому я снимаю свою футболку — даже если это моя любимая — и отдаю ее ей. Александра высмаркивается. Звучит, как умирающий гусь.

Даже если у меня нет ни малейшего чертового понятия, о чем она говорит, я знаю, что должен что-то сказать.

— Ну… у чернослива тоже есть свои плюсы. Несколько месяцев назад у Джеймса случился запор, и мы скормили ему несколько этих штучек, и они сыграли свою роль. Они как съедобное средство для промывки труб — вычистили все. Чернослив — это круто.

Она остановилась. И посмотрела на меня красными опухшими глазами.

— Что за хрень ты несешь?

— Без понятия! Просто пытаюсь тебя утешить.

— Что ж, хорошо, что я не часто обращаюсь к тебе за утешением. Ты делаешь это отстойно.

И она продолжает рыдать в мою футболку.

Я пожимаю свою переносицу и делаю глубокий вдох. Давайте попробуем еще раз.

— Ты сказала, что ты расстроена и зла. А почему ты злая и расстроенная, Александра?

Она вытирает лицо и говорит торопливо:

— Я могла сверять часы по моим месячным. Каждые двадцать семь дней, как штык. Поэтому, когда они не пришли, я подумала: «О, черт», понимаешь? И даже если тест был отрицательным, я решила, что просто еще слишком рано. Поэтому я пошла к врачу, и я была уверена, что он скажет мне, что я беременна. И хоть это было незапланированно, я начала привыкать к мысли о еще одном ребенке. Я была рада. Но потом… потом он мне сказал, что я не беременна.

У меня похолодело внутри.

— Ты же… ты же не болеешь, нет?

Она качает головой.

— Нет, не болею, — вздыхает она. — Он сказал, что это менопауза. Ранняя менопауза. Больше я не смогу иметь детей — никогда. Я бесплодна.

С минуту она тихонько ноет.

Я с нежностью глажу ее по плечу.

— Ты и Стивен хотели еще детей?