Все свободны!

— А ты вообще мало что замечаешь. Но я ленива и никуда не скакала, а провела виртуальное исследование. Все так смешно, оказывается. И просто. Подивилась только, зачем напрягалась, ну не то чтобы напрягалась, но не сопротивлялась, не возражала, не воздерживалась… Лучше б энергию экономила, на твоем диване лежа.

— Ну как же ты не понимаешь зачем? Чтобы сейчас было что обсудить. — Он приподнялся на локте. — Очень интересно. Расскажи, пожалуйста, подробности своих изысканий. Полагаю, что я многого не знаю. Кто эти скучные люди и какие они? Почему? Мне тоже интересно, ведь я об этом никогда не думал, вернее — о тебе в этом ключе, дорогая.

— Скажи, ты с Васькой тоже подолгу беседуешь в постели?

— Ты думаешь, с ней не о чем поговорить?

— Я вовсе не это имела в виду.

— Ты ревнуешь.

— Нет, я радуюсь, что всегда имела лучшее. — И Лена сама, не дожидаясь его инициативы, уже накрыла любимое ею лицо своими разлетевшимися волосами, в которых Юра как-то быстро задохнулся, захлебнулся. Запутался в руках и ногах. А она не оставляла никакой возможности для маневра. Да, собственно, он и не маневрировал, а отдался естественному чувственному наплыву. И лежал потом наполненный простой нежностью собственной жены.

— Ты скоро вернешься? — Лена любовно отвела волосы с его лба.

— Хочу, чтобы ты поняла. Жить я буду там, а сюда — только приезжать. Поэтому вопрос некорректен. Приеду — при первой возможности. Я же очень скучаю и люблю вас.

И уже в тот же день Юрий Николаевич наблюдал из иллюминатора, как песчаные башни величественного собора буквально на его глазах рассыпались в облаках. «А не моя ли это, собственно, башня?»

Васина трудовая деятельность тем временем плавала и летала. В редакции по-прежнему все легко и быстро подписывались на ее глупости и не оспаривали ее подвиги, что было особенно удивительно. Но вероятно, для этого были определенные причины, о которых она и не догадывалась.

Теперь перед ней стояла очередная задача, которая также была не из простых. Вася должна была подговорить главного Абрамыча всей страны снова отпустить ее в стороны далекие, аж в сам Павлопетровск-Чатский. Она заготовила аргументы и факты… Но все они могли рассыпаться в ловких руках опытного кадрового руководителя. А Абрамыч был тоталитарным начальником. И исключительно он один знал всегда, что именно нужно дорогой редакции, когда, почем и сколько. Сотрудники злились, сплетничали, возмущались, но понимали, что только, пожалуй, его связями, нескончаемыми авантюрами, в том числе и финансовыми, беспрерывной говорильней с якобы великими мира сего, с которыми сначала учился, потом работал, а пьянствовал всю жизнь, они и получают в определенный день и час небольшую, но гарантированную зарплату в зеленых купюрах, аккуратно уложенных в белые конверты. Поэтому о политкорректности в редакционных отношениях не могло быть и речи. И многие подчинялись этому малоприятному правилу. Остальные, несдержанные, не только увольнялись, но вообще не попадали на работу на радио «Точка». Порой же Борис Абрамович проявлял немыслимое великодушие, причины которого были также неведомы никому. Вася понимала, что, в общем, он был неплохим главным редактором, но порой даже человеком работал.

Знаменательным событием в Васином творческом становлении еще на самой заре ее службы в редакции стала поездка в загородный пансионат, где она неожиданно побраталась с главным. В пансионате этом оказалась небольшая группа сотрудников после празднования очередного редакционного юбилея. Борис Абрамович полулежал на диванчике в своем номере люкс, где пьянство уже завершалось. Почему-то кроме них в номере никого в тот момент не оказалось. На столе толпились полупустые бутылки разного формата и качества, недопитыми громоздились стаканы и фужеры (меньшими дозами редакционные праздники отмечать вообще не принято), остатки закуски, которые буквально через несколько минут, после полного заветривания, можно было бы назвать объедками. Абрамыч устало прикрыл глаза рукой. Васе хотелось спать, но было неправильно покинуть его, совсем грустного, в этот момент, когда из праздника возвращаешься не только к будням, и даже не к размышлениям о неправильно прожитой жизни, но в первую очередь о здоровье. Вася встала, захотелось как-то подвигаться, хотя бы подойти к окну, выглянуть — что там? Ничего там не увидев, она вдруг услышала:

— Не уходи, Елизарова. Посиди еще пять минут. Давай покурим.

— А я, Борис Абрамович, и не собираюсь. Только хотела смахнуть чуть-чуть со стола.

— Вот и правильно. Смахни. Тоже, Елизарова, любишь перемены блюд? Я там кое-чего заныкал, посмотри в холодильнике. Для почетных гостей. Так нам и накрывай.