Лу,
у меня были ночные дежурства всю неделю, поэтому я решил дождаться, когда смогу выкроить больше пяти минут на это письмо и буду твердо знать, что больше не облажаюсь. Я не умею говорить красивых слов. И полагаю, есть только одно слово, которое сейчас действительно имеет значение. Прости. Я знаю, ты не стала бы мне изменять. Только форменному идиоту могла прийти в голову столь безумная мысль.
Вся штука в том, что очень трудно быть так далеко от тебя и не знать, что происходит в твоей жизни. И когда мы встречаемся, мы словно врубаем звук на полную мощность. И не можем расслабиться.
Знаю, нью-йоркский опыт очень важен для тебя, и я не хочу, чтобы из-за меня ты топталась на месте.
Еще раз прости.
Это его послание уже было почти похоже на настоящее письмо. Несколько секунд прошли в поисках подходящих слов, чтобы выразить все, что я чувствовала. Наконец я открыла электронную почту и написала:
Я знаю. Я люблю тебя. В Рождество, надеюсь, у нас будет достаточно времени расслабиться и получить удовольствие от общества друг друга.
Отправив письмо, я ответила на мамин имейл и написала еще один Трине. Печатала я на автопилоте, поскольку все мои мысли были заняты Сэмом.
Да, мама, я непременно посмотрю новые фото сада в «Фейсбуке». Да, я знаю, что дочка Бернис на всех фотографиях вытягивает рот, точно утка. Думает, это добавляет ей привлекательности.
Я вошла в свой интернет-банк, затем – в «Фейсбук», где посмеялась над бесконечными фотографиями дочки Бернис с ее резиновыми губами. Потом я посмотрела помещенные мамой фото нашего маленького садика с новыми стульями, купленными мамой в садовом центре. После чего я поймала себя на том, что, поддавшись искушению, просматриваю страничку Кэти Инграм. О чем немедленно пожалела. На ее страничку были недавно загружены семь отлично выполненных красочных фотографий с вечеринки парамедиков, вероятно с той, куда они направлялись в тот вечер, когда я звонила Сэму.
Или, что еще хуже, возможно, с другой.
На фото Кэти в темно-розовой блузке, похоже шелковой, широкая улыбка, призывный взгляд, перегибалась через бильярдный стол, чтобы загнать шар в лузу, или, смеясь, запрокидывала голову. А еще на фото был Сэм, в потертой куртке и серой футболке, на несколько дюймов выше всех остальных, в огромной руке – лимонный ликер. На каждом фото компания от души веселилась, шутила и смеялась. Сэм выглядел расслабленным, явно чувствуя себя как дома. И на каждом фото общего застолья в пабе Кэти Инграм прижималась к Сэму, уютно устроившись у него под мышкой, или заглядывала ему в глаза, небрежно положив руку на плечо.
Глава 16
В тот день я скромно сидела в уголке супермодной парикмахерской и терпеливо ждала, пока Агнес не покрасят волосы и не уложат их феном. Я смотрела местные новости о протестах в защиту библиотеки, но, увидев приближающуюся Агнес с аккуратно завернутыми в металлическую фольгу прядями, поспешно выключила телефон. Агнес присела возле меня, проигнорировав ожидавшую ее парикмахершу-колористку.
Уменя для тебя задание.
– Я хочу, чтобы ты нашла для меня очень маленькое фортепиано. Для отправки в Польшу. – Она сказала это с таким видом, будто просила купить упаковку жвачки в «Дьюан Рид».
– Очень маленькое фортепиано.
– Очень маленькое, но очень хорошее фортепиано для ребенка. Это для дочки моей сестры. Оно должно быть прекрасного качества.
– А разве в Польше нельзя купить маленькое фортепиано?
– Можно, но не такое хорошее. Мне нужно фортепиано производства «Хоссвайнер и Джексон». У них одни из лучших фортепиано в мире. И ты должна организовать специальную транспортировку с климат-контролем, чтобы холод и влажность не повлияли на звучание инструмента. Узнай, может ли это сделать магазин.
– А сколько лет дочке вашей сестры?
– Четыре годика.
– Хм… Ну ладно.
– И фортепиано должно быть самым лучшим, чтобы она почувствовала разницу. Видишь ли, звучание сильно зависит от качества. Это все равно что играть на скрипке Страдивари или на дешевом музыкальном инструменте.
– Конечно.