Всё так и было…

– Вот так, девочка моя, – говорила Тане Валентина Ивановна, – фронт сейчас не только там, где стреляют, он здесь, в этих палатах. Наипервейшая наша задача – вернуть в строй бойцов, это они должны ковать победу там, на фронте, а ты обязана изо всех сил способствовать их быстрейшему выздоровлению. Вот твоё главное боевое задание.

Вскоре привезли новую партию раненых – более ста человек и потянулись бессонные ночи. Несколько дней кряду Таня не прилегла, не присела. Многие солдатики звали её:

– Сестрёнка, миленькая, помоги! Мочи нет, как больно, – и она бегала от одного раненого к другому, не останавливаясь ни на минуту. Только к концу третьих суток Таня присела на мгновение на одну из пустующих кроватей и тут же уснула. Сон накатился упругой волной, отключая сознание, расслабляя натруженные непосильным трудом мышцы. Откуда-то издалека, доносились сквозь сон приглушённые стенания «пить… больно… не могу больше…».

Проснулась она от громкого крика. Молодой лейтенант, лежащий на соседней кровати, привстал, превозмогая боль, и кричал:

– Молчать! Всем молчать! Я приказываю!

Он понял, что девушка без сил, а все зовут, им больно: "Сестра! Сестричка!" Таня вскочила и побежала – не зная, куда и зачем. Она в беспамятстве выскочила на улицу и, очнувшись, заплакала.

Спустя несколько минут, успокоившись, девушка вернулась в палату и подошла к лейтенанту:

– Спасибо вам! Как ваше самочувствие? – она взяла его здоровую руку и нежно погладила.

На лице раненого появилась еле заметная улыбка. Он смущённо отвёл глаза и тихонько пробормотал:

– Я то чего? Сейчас уже не страшно… Теперь всё позади… Страшно было тогда, когда пошли в атаку, в рукопашную. Всё пронеслось, как одно мгновение. Помню только хруст хрящей – кости человеческие трещат, кровь фонтаном брызжет! Бойцы криком звериным кричат, штыками колют в лицо, в живот, в сердце… Головы дробят прикладами, доламывают, добивают… Теперь всё позади… В первые дни после ранения спать не мог, нет, не от боли – от увиденного.

– Ничего, всё пройдёт, выздоравливайте скорее, – промолвила Таня, ласково поглаживая руку лейтенанта.

– Я ведь учителем хотел стать, поступил в училище, год только и проучился, а тут война, будь она неладна, – тихо продолжил раненый.

– Не отчаивайтесь! У вас всё ещё впереди, ещё окончите своё училище. Главное в учительской работе – голова, всё остальное второстепенно.

Таня понимала, скорее, была уверена, что с таким ранением обратно на фронт лейтенанта не отправят. Правая рука его была перебита и висела плетью, а подвижность пальцев полностью отсутствовала.

Через месяц лейтенанта Прокопьева комиссовали. Вскоре он подал документы и был зачислен на второй курс педагогического училища. Время за делами и заботами пролетало быстро. В свободное от учёбы время Сергей Прокопьев прибегал в госпиталь и, чем мог, помогал Татьяне. Рука его понемногу восстановилась. Пальцы обрели прежнюю хватку, вот только в локте она так и не гнулась, но это обстоятельство, как казалось, не очень беспокоило молодого человека.

В тот памятный день Таня уснула под утро. Разбудили её крики раненых. Ходячие больные сгрудились у окон, за которыми раздавались крики: «Ура-а-а! Побе-е-да!». Толпы людей плыли по улице, как река. Всё, что накопилось за четыре военных года: боль, муки, надежды и разочарования, – всё слилось в единое целое, задышало, запело в одноразье, сошлось в многоголосье, которое и веселилось и плакало одновременно.

В этот же день бывший лейтенант, а теперь учитель начальных классов, Сергей Прокопьев сделал Татьяне предложение. Этот день стал для обоих двойным праздником: Днём победы над врагом и Днём объединения двух любящих сердец.

Много воды утекло с той поры, но память о войне, принесшей не только муки и страдания, но и всепобеждающую любовь, надолго останется в сердцах и душах детей и внуков Прокопьевых, потомков того раненого лейтенанта и молоденькой девчушки, санитарки тылового эвакогоспиталя.

ВЕРКИНА КРЕПОСТЬ

В дверь застучали так, что стены затряслись.

– Открывай, стерва, а не то всю хату раскатаю по брёвнышку, – раздалось из-за двери.

– Сейчас, сейчас! Не тарабань, ты, так… Сейчас отворю, – протараторила Верка, второпях натягивая стёганый халат. Растерявшись спросонья, она попыталась впихнуть руку в рукав, но в полутьме это ей не удалось. Бросив халат на пол, Верка, наспех набросив одеяло на плечи, подбежала к двери и загремела засовами, причитая:

– Сейчас, сейчас, миленькай, сейчас, погодь малость.

Дверь распахнулась, и в неё ввалился муж. Сбросив у порога грязные кирзачи, он прошёл мимо моей лежанки, и так сильно пнул меня в бок, что я чуть не взвыл от боли.

– Сволочь! Чтоб ты сдох, изувер проклятущий, – подумал я, но, не смея ответить на его хамство, молча отвернулся к стенке. Слёзы накатились на глаза, и я тихонько, чтобы не услышала Верка, заплакал.