Все то, чем могли бы стать ты и я, если бы мы не были ты и я

Я посмотрел в окно, оно выходило прямо на площадь. Мне это понравилось. К тому же начинало светать. Эта ночь и впрямь была необыкновенной.

Я не знал, что сказать, с чего начать. Не знал, развернуть ли тот листок бумаги, броситься к девушке и страстно ее поцеловать или же написать ее портрет.

Я остановился на последнем.

— Можно тебя нарисовать?

Она кивнула. Я вытащил холст и краски. И начал совершать удивительный обряд, по которому давно истосковался — смешивать краски. Пачкать ради достижения прекрасной цели.

Сев на стул, она посмотрела на меня.

— Моя мать сказала мне однажды: чтобы написать секс, надо почувствовать, что у тебя никогда его не будет. Можно изображать лишь те вещи, которых не испытываешь. — Я посмотрел на нее. — Я чувствую, у нас с тобой никогда не будет секса. Не знаю почему, но мне так кажется. Возможно, эта записка откроет нам причину.

Девушка по-прежнему смотрела на меня.

— Рассказать тебе что-нибудь? — спросила она.

— Ты умеешь танцевать? — спросил я.

Она кивнула.

— Тогда потанцуй для меня.

Девушка начала танцевать. Меня бросило в дрожь. Ее танец был невероятно красив, полон чувственности и сексуальности.

Продолжая танцевать, она приблизилась к чемодану, легким движением открыла его и принялась вынимать оттуда вещь за вещью.

Я не мог оторваться от холста. Писал, как будто подчиняясь какой-то неведомой силе. Красные, зеленые и желтые краски, смешиваясь с черной, рождали яркие образы, о которых я раньше не мог мечтать.

Девушка достала виниловые диски с джазовой музыкой, которые моя мать всегда возила с собой, потом альбомы с фотографиями прыжков… Моя мать много лет фотографировала прыгающих людей, она считала, что танец и прыжки помогают человеку сбросить маску, предстать в своем истинном виде. Даже не могу себе представить, сколько снимков она сделала. Сколько раз я прыгал для нее!

Ее платья. Маленький несессер, где она хранила часть своих секретов и свое благоухание.

Картины, две моих картины о детстве и смерти. Она держала их свернутыми и перевозила в каждый отель, в каждый город, где она творила. Это меня особенно тронуло.

И дневник. Я знал о его существовании, знал также, что найду там имя своего отца. На одной из страниц.

Этой ночью должны обнаружиться две тайны. Одна хранилась у меня в кармане, на скомканной бумажке из второго ящика комода. Другая — в дневнике, который был в руках у девушки, исполнявшей для меня изумительный танец.

Я продолжал писать. Музыка моей матери заполнила все вокруг. Я слышал ее, хотя пластинка лежала рядом с чемоданом.

Это было невероятное, самое изнуряющее и самое подлинное переживание в моей жизни.

Картина близилась к концу. Картина желанного, но не осуществленного секса. И моя мать, хотя она еще не достигла иного мира — или уже достигла? — была не со мной.

Кончив танцевать, девушка бросилась на кровать. Я улегся рядом с ней.

Мы молчали. И дышали так тяжело, как раньше в театре. В моей голове звучали заключительные слова из «Смерти коммивояжера»: «Мы свободны, мы свободны». Я чувствовал близость девушки. Судьбоносный момент настал.

Я вспомнил об ампулах. Почувствовал, что именно в такой момент хотел сделать себе инъекцию. Я вынул их из кармана и показал девушке.

— Я не хочу их использовать. Не хочу, чтобы эта вторая жизнь стала не такой, какой была задумана. И больше всего не хочу потерять способность спать, потому что, проснувшись, я хочу всегда видеть тебя рядом. Хочу смотреть каждый день, как ты пробуждаешься к жизни.

Я даже представить себе не мог, что не увижу, как она просыпается. Я столько лет наблюдал, как просыпается моя мать… Я обожал спать рядом с ней. После того случая в небоскребе мне это стало нравиться. Мне нравилось, как она открывает глаза, пробуждается к жизни. Это было восхитительно. Она смотрела на меня, улыбалась и говорила: «Я проснулась, Маркос». И целовала меня в щеку.

Вероятно, я был влюблен в свою мать.

Я никогда не думал об этом, но я любил ее. Вероятно, и она меня любила. Любовь, исходившая от нее, не имела ничего общего с сексом.

Она объясняла мне, что такое секс, и я в конце концов в нее влюбился. Она верила, что надо учить детей любви, сексу и жизни. Я никогда не смогу ее отблагодарить. Она была храброй. Никогда не заботилась о том, что скажут люди.

Она делала только то, что считала правильным.

— Я согласна с тобой, — сказала девушка из Испанского театра. — Я тоже не хочу отказываться от сна. Можно посмотреть на картину?

Я кивнул. Она взяла ее, принесла в кровать и начала рассматривать. Я думаю, в этой картине мне удалось выразить влечение к своей матери, влечение к девушке и влечение к Дани. Три самых важных влечения в моей жизни.

Я решил отдать ампулы Дани. Однажды с помощью своего дара я увидел самое страшное воспоминание в его жизни. В детстве его избивал отец, но самым страшным было не это, а то, что каждую ночь Дани ссорился и дрался со своим отцом. Отец давно умер, но продолжал жить в его снах и даже там просил его о побоях.

Вот почему Дани нужен был этот препарат — чтобы его убить. И я стал бы соучастником этого онирического ⁴убийства.