Все только хорошее

Берни отвез ее домой, помог подняться по ступенькам. Джейн и Руфь сидели, поджидая их. Джейн волновалась, потому что они долго не возвращались — на сканирование костных тканей и на рентген потребовалось немало времени. И пока не наступило четыре часа дня и они не приехали домой, она все приставала к матери Берни:

— Бабушка, она всегда возвращалась утром. Что-то случилось, я уверена. — Она упросила Руфь позвонить в больницу, но оказалось, что Лиз уже на пути домой, и, когда хлопнула входная дверь, Руфь многозначительно посмотрела на Джейн.

— Вот видишь! — Но при этом она заметила то, что ускользнуло от взгляда Джейн: судя по виду, Лиз сильно ослабла и измучилась от боли, хотя сама ни словом не обмолвилась об этом.

И все же Лиз наотрез отказалась уйти с работы. Она твердо решила довести свой класс до конца учебного года, чего бы это ни стоило, и Берни не стал с ней спорить, хотя Руфь зашла к нему в магазин перед отъездом из Сан-Франциско и попыталась втолковать, что это безумие.

— Неужели ты не видишь, что ей не по силам такая нагрузка?

Берни закрыл дверь кабинета и заорал:

— Черт возьми, мама, врач сказал, что работа никак ей не повредит!

— Она ее просто доконает!

И тут он вылил на мать всю злобу, клокотавшую в его душе.

— Да нет же! Ее доконает рак! Ее убьет не что-нибудь, а эта проклятая зараза, которая уже успела распространиться повсюду и потихоньку пожирает ее! И теперь уже совершенно все равно, будет ли она сидеть дома, ожидая, когда ей придет конец, или будет по-прежнему учить детей в школе, согласится ли она продолжать курс химиотерапии или нет, или даже если она отправится в Лурд, ничего не изменится, и она умрет. — К глазам его подступили слезы, словно где-то внутри его прорвалась плотина, и он принялся мерить шагами комнату, не глядя матери в лицо. В конце концов он повернулся к ней спиной и уставился в окно, хотя ничего уже не мог видеть. — Прости меня. — По его голосу Руфь поняла, что он совершенно пал духом, и от боли за сына у нее сжалось сердце. Она тихо подошла к нему и обняла за плечи.

— Мне очень жаль, родной… очень… несправедливо, когда с людьми случается такая беда, особенно с теми, кого ты любишь…

— Такого не заслужил ни один человек, даже если он тебе ненавистен. — Он никому не смог бы пожелать такого. Никогда. Медленно повернувшись, он поглядел матери в лицо. — Меня не оставляет мысль о том, что же будет с Джейн и с малышом… Как нам жить без Лиз? — На глазах у него снова выступили слезы. Ему показалось, будто он, не переставая, плачет уже несколько месяцев, и это была правда. Они узнали о болезни Лиз полгода назад и на протяжении последних шести месяцев неотвратимо катились в бездну, моля бога, чтобы это падение каким-нибудь чудом прекратилось.

— Хочешь, я побуду с вами еще какое-то время? Я вполне могла бы. Твой папа прекрасно все поймет. Собственно говоря, он сам предложил мне задержаться здесь, я звонила ему вчера вечером. Еще я могла бы забрать детей к нам домой, но, по-моему, это было бы нечестно по отношению к Лиз и к ним самим. — Мать привела Берни в изумление — она оказалась таким славным, способным на тонкое понимание человеком. Куда подевалась женщина, которая донимала его рассказами о том, как миссис Финкелыптейн страдает от мочекаменной болезни, и грозилась, что умрет от сердечного приступа всякий раз, как Берни отправлялся на свидание с девушкой, которая не была еврейкой. Он улыбнулся, вспомнив о Вечере, который они провели в «Береге басков», когда он заявил ей, что женится на католичке по имени Элизабет О'Райли.

— Ты помнишь, мама? — Они оба заулыбались. С тех пор прошло два с половиной года, а кажется, что целая вечность.

— Да. И все надеюсь, что ты когда-нибудь об этом забудешь. — Но теперь воспоминания о том вечере вызывали у него лишь улыбку. — Ну так как, ребятки, хотите, я останусь и помогу вам? — Ему пошел тридцать восьмой год, и он чувствовал себя не ребенком, а столетним стариком.

— Мама, я благодарен тебе за предложение, но мне кажется, для Лиз важно, чтобы наша жизнь как можно меньше отклонялась от привычного русла. Как только в школе кончатся занятия, мы переберемся на взморье, а я стану ездить оттуда на работу и обратно. Собственно говоря, я даже возьму отпуск на шесть недель до середины июля, а если понадобится, смогу его продлить. Пол Берман вошел в мое положение.

— Хорошо. — Она спокойно кивнула головой. — Но если что, я могу вылететь к вам первым же самолетом. Ясно?

— Да, мадам. — Он отдал ей честь, а потом обнял. — А теперь иди, поброди по магазину. И, если у тебя останется время, постарайся подобрать что-нибудь симпатичное для Лиз. Размер у нее стал как у двенадцатилетней девочки. — От Лиз почти ничего не осталось. Раньше она весила сто двадцать фунтов, а теперь всего восемьдесят пять. — И все же новые одежки доставили бы ей радость. У нее не хватает сил, чтобы пойти и что-нибудь купить для себя.