Всё тот же сон

— Больше сорока двух рублей я не смог заслужить у родины. Я ведь люблю её. А тех, кто любит, содержать легче. Они же питаются преданностью!

А вот впечатления «чалдона» Владимира Ильича от «народа московского», как при нём, напротив памятника Феликсу Эдмундовичу, у Детского мира, одна приличная дама выпалила другой такие оскорбительные слова:

— У меня, говорит, унитаз такой, что дай Бог, чтобы у тебя посуда была такая чистая! — И в таксю… Сказывается-таки общее среднее образование, про которое говорил партсекретарь в доме нашей культуры…

Ну и ещё не удержусь от одного сюжетца:

— Завернул, — говорит, — я с нею в кусты. Так о чём, по-вашему, она беспокоилась в этих кустах с самого начала? Да как бы ей не поранить сучком чулки свои заграничные. Вот они, — говорит, — тонкие-то натуры!

На второй стороне обложки этой первой и пока что последней книги Сучкова поместили мы небольшой текст, чтобы дать читателю некоторое представление о человеке, написавшем эту книгу:

Он поступил в Литинститут в 1939 году и закончил в 1958-м, с 1942 по 1955, проходя университеты Гулага. Его мемуарная эссеистика убедительно иллюстрирована им же созданными великолепными скульптурными портретами В. Шаламова, Ю. Домбровского, Б. Пастернака, А. Солженицына и А. Платонова. В этом легко убедиться, проходя мимо мемориального барельефа на доме № 25 по Тверскому бульвару, где жил создатель «Чевенгура». А дальше, уже за Страстным бульваром, где любит прогуливаться Ф.Ф. Сучков, находится его скульптурная мастерская.

Когда подошёл час открытия платоновского барельефа, мы с Федот Федотычем вдвоём тихонько двинулись из мастерской, через проходной двор вышли к Петровским воротам, где ещё не стоял недокормленный в детстве Высоцкий, и пошли по Страстному в направлении к Литинституту. Вынырнув из подземного перехода, уже увидели мы небольшую толпу возле дома, где (по живущей легенде) жил и работал дворник, удостоившийся ныне памятной доски. Но мы не опоздали. Начальство ещё не приехало. Мы с Федот Федотычем пристроились на задах толпы, занявшей неширокий тротуар, уже стояли на проезжей части. Автомобили объезжали нас деликатно. Барельеф, конечно же, был привинчен, но пока прикрыт холстинкой.

Вот человек из исполкома, поднявшись, видимо, на что-то, возвысил своё гладкое лицо над общею толпой и, не особо стремясь придать этому лицу несвойственное ему выражение, заговорил в мегафон с некоторой даже угрозой, как московская власть заботится о культуре столицы, навешивая доски на дома, где имели жилплощадь уважаемые граждане, такие, как и наш вот этот свежевысеченный советский писатель… Ещё сказали что-то два представителя каких-то отделов, и тряпочку сдёрнули. Под беглый аплодисмент толпы старинный ученик и друг Платонова, писатель и скульптор Федот Федотович Сучков, изготовивший эту доску и в ней трагический барельеф российского гения, взял меня под руку и повёл обратно в мастерскую. Там Федот Федотович скоренько поджарил на спиральной электрической плитке свежие грибы, собранные им накануне на недальней белорусской ветке, и мы неспешно распили поллитровку.

Кстати, как после выяснилось, из предисловия к сборнику Платонова, откуда я впервые узнал имя Ф. Сучкова, был выброшен один абзац. Об этом Федот Федотович рассказал в 1968 году на знаменитом вечере, посвящённом Андрею Платонову, а я узнал о том в 91-м. Сучков тогда, на вечере, сказал: