Все цвета моей жизни

– С сентября ты ведь в «Новый взгляд» будешь ходить, кажется?

– Угу. Школа для таких, кто окна лижет.

– Не надо так говорить.

– Это Фарадж сказал, – говорю я и заглядываю в класс. – Вот банкой и получил.

– Она не «для таких». Это специальная школа-интернат, Элис. Там помогают детям с расстройствами поведения, но к тебе это не относится. Теперь понятно – с тобой все время что-то происходит, потому что у тебя дар.

– У меня проклятие.

– Нет, думаю, что это дар, – говорит она и улыбается так, что вгоняет меня в краску. – Если бы ты вчера мне ничего не сказала, я не стала бы делать тест. Я уже давно этого хочу.

– А-а…

– В той школе с тобой будут работать, помогут справиться со всем этим, поэтому не сердись на тех, у кого не хватает ума. Жаль, что здесь тебя никто так и не понял как следует.

И теперь я не знаю, как мне быть. Кроме Хью, который все всегда понимает, я не помню, чтобы меня хоть кто-нибудь пожалел. Или хотя бы сделал вид, что понимает. Этот разговор приоткрывает мне, что есть мир, который может для меня существовать, что есть люди, которые могут по-настоящему меня выслушать и понять. Очень досадно, что не все такие, как миссис Муни.

Она откидывается на спинку скамейки, довольно улыбается.

– Ну а еще что-нибудь ты видишь?

Я задумываюсь и произношу:

– Он вас не любит.

– Как? – говорит она, и улыбка гаснет.

– Я вижу, что вы отдаете мистеру Муни все свое розовое, а он не берет. И оно отскакивает обратно к вам.

Выражение лица у нее такое, что, наверное, лучше бы я промолчала, но ведь так и есть, и в глубине души она, наверное, сама это чувствует. Так пусть лучше узнает сейчас, пока не появились близнецы.

* * *

Хью держит в руке письмо из школы.

– Возмутительно!

Красный туман висит над макушкой головы Лили, как будто она вулкан, извергающий горячую лаву. Я смотрю на Хью. Красный надвигается на него, отскакивает и ползет на меня. Я нагибаюсь, уворачиваюсь, увиливаю. Смотрю на Олли. Он впитывает красный; ее гнев – это теперь его гнев.

– Скорее бы эта психованная свалила! – вопит Олли, обращаясь к Хью.

– Нормальная она! – отбивает атаку старший брат.

Хью редко спорит с ней. Он, кажется, вообще мало о ней думает, не дает ей много места в своей жизни. Он всегда занят, у него всегда есть что делать, вместо того чтобы препираться с ней, а вот в моем мире больше ее ничего нет, она для меня – препятствие ко всему. Я обхожу ее стороной, не высовываюсь, стараюсь сделаться меньше, создаю свой собственный мир. А у Олли весь мир наполнен ею, для себя самого он совсем не находит в нем места.

Но такого цвета я у нее еще не видела. Рядом с вполне понятным цветом красной лавы, цветом гнева, возникает туча непонятного темного цвета: то ли зеленого, то ли бурого, то ли черного. Она ползет, как слизняк, закручивается, как торнадо. Ее медлительность беспокоит. Она как будто втягивает в себя все краски окружающего мира: маленькие, спрятанные в большой массе, мазки цветов и свет, обещания счастья, хорошие шутки – все втягивается в эту воронку. И она все время набирает скорость.

– Хью… – произношу я, предупреждая его.

Мы в кухне. Она готовит ужин. В сковороде что-то плюхает и пузырится. Сегодня она действительно постаралась. Она встала с кровати. Из всех дней, когда Хью дает ей отпор, этот, может, и не самый подходящий. Нам нужно бы поздравлять ее, дать почувствовать, что все-таки стоит подниматься каждое утро, но сейчас Хью не в своем обычном миролюбивом настроении. Он защищает меня, но напрасно, потому что в ней что-то закипает, и я хочу, чтобы ничего не вышло наружу.

Хью может поставить этому заслон.

Я могу от этого увильнуть.

Но Олли вберет это в себя.

– Они поговорили с учителями, поговорили с ней. Вот так и решили. Не злись на меня.

– Кто это «они»?

– Врачи.

– Не было там никаких врачей!

– Ну психологи, какая разница, – говорит она, рассердившись оттого, что не знает и поэтому попалась. – Школа тесты проводила.

– Они с тобой говорили?

– Говорили.

– Нет, не говорили – ты же не пришла.

– Они мне звонили. Не все ли равно?

– Кто – они? – повышает голос Хью.

– Мужчина, как зовут, не помню.

– Что ты ему сказала?

– Сказала, чтобы учителей послушали. Учителя лучше знают, так ведь?

– Они вообще ее не знают. Тебе полагается ее защищать – это твое дело. Ей всего одиннадцать лет.

– Скоро двенадцать, – отвечает она, помешивая в сковородке и внимательно глядя в нее, как будто вдруг обнаружила там ответы на все вопросы, – Она буйная, сам знаешь. Совсем не миленькая младшая сестренка, которую ты всегда защищаешь. В школе детей лупит – надавала недавно кому-то из девчонок Уорд, а с этой семейкой лучше не связываться. Из-за нее мы еще нахлебаемся.

– Она защищалась. А Олли? Ты хоть знаешь, что он запустил в стену класса маркерами, когда ему сказали, что он раскрашивает не по контурам? Ты об этом слышала? Меня вызывали в школу, чтобы я в кабинете директора помог его успокоить. Они ведь знают: сколько тебе ни звони, ты все равно не придешь. Чем он живет? Тебе наплевать? Не замечаешь? А вообще задумываешься, почему это происходит?