Все твои тайны

– Твои волосы всегда похожи на воронье гнездо, – прошептал он и разжал руку. Шелковистая прядь тотчас просочилась сквозь его пальцы и упала на подушку. – Мне снятся твои волосы.

Лекарь перебинтовал ей руки. Дейн бережно взял ее ладошку и поднес к губам.

– Как же мне с вами быть теперь, миледи? – ласково спросил он. – Рядом с вами я невольно понимаю, как мой отец мог совершить то, что совершил. – Гринли испустил вздох и закрыл глаза. – Я никогда не рассказывал тебе об отце, так ведь? Конечно, так. Я вообще ни о чем тебе не рассказывал.

Он устало откинулся на спинку кресла, по-прежнему сжимая ее перевязанную ручку в своей.

– Пойми, он строго с меня спрашивал, но я гордился этим. Мне казалось, столь высокие требования говорят об исключительно твердых принципах и глубочайшей нравственности. И когда мне удавалось угодить ему, я понимал, что не просто «неплохо справился», не просто «поработал на славу». Я понимал, что мне хоть на йоту, но удалось превзойти его ожидания. Я думал, что поднялся на ступень, откуда рукой подать до совершенства. – Дейн вздохнул, погрузившись в воспоминания. – И все же он был обыкновенным человеком. Слишком обыкновенным. – Сцена в кабинете вновь со всей отчетливостью встала у него перед глазами. – Я был невероятно горд оттого, что я – тот, кто я есть, – так непоколебимо уверен, что знаю все на свете… Я презрел его, вынес ему приговор, отрекся от него, глядя ему в лицо. В моей душе не было ни капли жалости или сочувствия. Я назначил себя судьей, присяжным и палачом.

Оливия, разумеется, никак не отозвалась на его слова, но Дейн и без того догадывался, что она могла сказать. То же самое, что и Маркус.

«Никто не заставлял твоего отца кончать жизнь самоубийством».

Гринли помотал головой, словно опровергая это утверждение.

– Я не оставил ему иного выбора, кроме самоубийства. Я был до того зол и оскорблен в своих лучших чувствах… Я сказал ему, что послал письмо премьер-министру и донес на него. Но я солгал.

Он потер лицо рукой, словно пытаясь побороть усталость.

– Я написал письмо. Оно по-прежнему лежало на моем туалетном столике, потому что у меня не хватило духу его отправить. Но я хотел уязвить его, ударить побольнее, выбить у него почву из-под ног, как он выбил у меня.

Застарелый гнев вновь напомнил о себе.

– Он обязан был пройти этот путь до конца. Он мог бы посмотреть в лицо последствиям своего злодеяния и понести наказание. – Дейн угрюмо хмыкнул, противореча самому себе. – Правда, наказанием наверняка оказалось бы повешение. Он выдал ей важнейшие планы о битвах, которые мы потом проиграли, о людях, которых мы тоже потеряли. С другой стороны, может, он застрелился не из-за меня? Может, он просто не мог жить с самим собой?

Виконт открыл глаза и посмотрел на спящую жену.

– Или жить без нее? Как раз тогда она исчезла. Как пить дать сбежала во Францию. Понимаешь, он любил ее. Любил больше всего на свете. Больше своей страны, больше своего долга и даже больше…

«Даже больше меня».

Дейн порывисто поднялся на ноги.

– М-да, это просто смешно, – пробормотал он себе под нос. – Сижу в темноте и разговариваю с пустотой.

Он направился к двери. Надо распорядиться, чтобы кто-нибудь из этой троицы из ларца сменил его у постели больной.

Под его ногой хрустнул клочок бумаги. Гринли машинально нагнулся, поднял его и продолжил путь. В конце концов, его ждут важные дела.

И он ушел, затворив дверь в спальню, где на кровати лежала женщина и смотрела ему вслед широко открытыми глазами.

Очутившись в библиотеке, виконт вдруг вспомнил о клочке бумаге, расправил его и равнодушно осмотрел со всех сторон. Оказалось, что это обрывок страницы – оторванный уголок, исписанный корявым, убористым почерком.

Нахмурившись, он подошел поближе к свечам.

Осталось всего три строчки:

«…слепоеобожание…

Чтобыононеиссякло, когдаонузнаетправду…

Удастсялимнеобманомзавладетьегосердцем?»

«Ага! – злорадно воскликнул его недоверчивый внутренний голос. – Я так и знал!»

Дейн вглядывался в оторванный клочок бумаги, заставляя себя посмотреть правде в глаза. Оливия не жертва родительских интриг, она с самого начала все знала.

«Наплевать. Она все равно мне нужна».

Неудержимый страх сдавил ему грудь, грозя задушить его.

«Она все равно мне нужна».

Чувства калейдоскопом сменяли друг друга, оставляя в душе кровавые раны. Оливия поправится. Она замешана в заговоре. Она открыла для него мир страсти. Она сказала, что любит его. Она хотела обманом завладеть его сердцем. Она попыталась задержать Самнера. Он бросил ее, раненую и беспомощную, на произвол судьбы.

Лгунья. Оливия. Вина. Страсть. Стыд. Недоверие. Долг. Оливия.

Гринли развернулся и вышел из библиотеки. Только один человек мог протянуть ему руку помощи, только одна душа могла его понять.