Все умерли, и я завела собаку

Когда случалось невероятное и семьи с собаками получали штрафы за парковку, они оплачивали их до того, как дело передавали в суд. Перед школой они ели рисовые хлопья, а не пармскую ветчину с дыней, уцелевшую после новой вечеринки. И они не затыкали винные бутылки повестками со страшными словами «Последнее предупреждение». Они не забывали сообщить, что сегодня в их спальне Sex Pistols будут снимать новый клип. В семьях с собаками детей за шалости наказывали, отправляя в свою комнату или лишая карманных денег. Их не заставляли переписывать от руки цитаты из Шекспира. «Но главное: будь верен сам себе…» Или более мрачное: «Трус умирает много раз до смерти»… И матери из семей с собаками не брали детей в клубы бурлеска, где трансвеститы распевают «Let’s Go Fly A Kite»[2], вместо школьных праздников.

Первые семь лет моей жизни прошли в самых разных домах и школах, и даже на разных континентах – так рассеянный зритель переключает каналы телевизора, даже не глядя на экран. То мы жили в викторианском особняке в Баттерси, а потом в увитом глицинией коттедже в Саррее, откуда неожиданно отправлялись в деревянное бунгало в Новой Зеландии, а потом в современную квартиру на набережной в северном пригороде Сиднея, которую мы сменили на дом в стиле ар-деко с видом на городскую гавань.

В наш первый день в Австралии мы увидели, как перевернулась лодка. «Дорогие, идите сюда! Здесь ТАКОЕ!» – закричала мама. Родители разбудили нас и вытащили на балкон, откуда мы смотрели, как спасатели вытаскивали на пляж все, что осталось от несчастного человека. «Это была акула!» – сообщил нам папа, показывая статьи о наших новых морских соседях в журнале National Geographic. Через две недели за традиционным графинчиком вина родители рассказывали друзьям, как «необычно» то, что дочки упорно не хотят купаться в море. «Мы наняли для них олимпийского тренера!» – говорили они, пожимая плечами. Наверное, рассказы об акулах были для них подсознательным способом соединить нас с сутью самого нашего существования. Мы двигались по жизни, как большие белые акулы, маневрируя между дружбами, домами и школами. Открытки «Как жаль, что ты уезжаешь!» сменялись табличками «Добро пожаловать в ваш новый дом!», приколоченными у пуансеттий в пустых съемных домах.

Такая жизнь требовала посольского уровня обаяния, стойкости и умения собраться в считаные минуты. «Кочующие Дины!» – так приветствовали нас в наполненных книгами домах наших литературных друзей, где были отцы в ярких гавайских рубашках и матери, благоухающие древесными духами в стиле 70-х годов. Бедные женщины старались хоть как-то реанимировать обеды, приготовленные уже два часа назад. Мы приезжали, рассказывая смешные истории о карьере моего отца на Би-би-си, где он был репортером отдела культуры и режиссером документальных фильмов. «Майкл, расскажи всем, как ты брал интервью у Барбры Стрейзанд!», «А Гор Видал[3] правда пытался тебя соблазнить?», «Фильм про герцога Виндзорского вышел классный!» Выслушав все это, мы скрывались, часто преследуемые налоговиками.

Незадолго до моего седьмого дня рождения и сразу после девятого Рэйчел, после восьми домов в трех странах и семи школ, отец, наконец-то позволил нам почувствовать вкус домашней стабильности. Он безнадежно влюбился в волшебный район XIX века в северной части Лондона Холли-Виллидж. Мама тут же записала нас с Рэйч в местную начальную школу, где учились блестящие отпрыски семейств, имевших собак.

Дом украшали покрытые мхом горгульи и башенки, увитые плющом. Наши домовладельцы, как все, кому мы должны были денег, были окутаны зловещей тайной, но я знала, что их зовут «чертовы Уокеры». «Не рисуйте на стенах, девочки! Не забывайте про чертовых Уокеров!», «Они снова хотят денег, эти чертовы Уокеры!» Я никогда не видела таинственных чертовых Уокеров. Они представлялись мне некими привидениями в капюшонах. Костяными пальцами они перебирали имущество в доме, а после них у нас на стенах появлялись надписи готическим шрифтом: «Нейлоновое одеяло прожжено сигаретой».

Вот так, под мрачным взглядом Карла Маркса, нашего выдающегося каменного соседа с расположенного неподалеку Хайгейтского кладбища, мы поселились в Холли-Виллидж. Я знакомилась с его альковами и старинными бакелитовыми телефонами, привыкала к запаху сырости и любовалась викторианским шкафом, набитым дижонскими горчицами и деликатесными консервами, вместо банок собачьего корма и бутылок молока, как у моих школьных подружек.