Все умерли, и я завела собаку

Однажды Линси решила, что Триклу «срочно» нужен ветеринар. Она часто так считала – достаточно было сломанного когтя. Мы с Рэйч уселись в ее «Ягуар». Джеймс расположился рядом с нами и предусмотрительно погасил сигару. Он неловко позвонил в закрытый целлофановой пленкой звонок ветеринара и еще более неловко расположился в крохотной приемной, а пенсионеры со своими потрепанными котами смотрели на него с потрясением, граничившим с яростью. В такие моменты он казался странно уязвимым, как Гулливер, слишком огромный, чтобы соответствовать нашему маленькому мирку на севере Лондона.

Через несколько месяцев мама сказала, что Джеймс не вернется в Холли-Виллидж. Линси сказала, что у всего есть начало и есть конец. «Цветы, люди – все мы рождаемся и умираем. И любовь тоже». Глаза у нее покраснели и опухли. Я слышала, как она говорила маме что-то про «обязательства». Отсутствие Джеймса остро ощущалось в ее доме. Мама говорила нам, что у Линси было трудное детство, и за суровой, жесткой натурой скрывается «напуганная маленькая девочка». Но ее слова никак не сочетались с моим представлением о яростной богине, на которую мне хотелось быть похожей.

Через несколько недель едкое чувство юмора вернулось. Когда я сделала экзотическую стрижку, она сказала: «Ты хочешь все в жизни попробовать? Побрейся налысо – это будет лучше». Она и сама пробовала все. У нее была масса друзей-мужчин, от которых пахло цитрусами. Они сопровождали ее на премьеры и вечеринки, а иногда устраивали шумные праздники в ее доме – Линси называла это своим «лекарством».

Матери моих одноклассников сплетничали о разрыве Линси с Джеймсом – они прочитали об этом в газетах. «Она совсем одна в этом большом доме. Как печально», – говорили они, но я знала, что они кривят душой, хотя и не понимала почему.

Лишь много лет спустя я поняла, каким был разрыв Линси с Джеймсом. Лишившись его бесспорной силы и статуса, она ничуть не пострадала. Ее жизнь осталась прежней. Она встречалась с теми же друзьями, ходила на те же вечеринки и водила ту же шумную спортивную машину. Она ничем не поступилась ради него, не отказалась от своих взглядов и ни в чем не смирилась, признав его превосходство. Она вернулась к себе самой, какой не переставала быть. Ее часто называли «трудной», «невозможной» или «пугающей» – и все это было правдой. Но именно такой она и должна была быть – ведь она была первой поселенкой, прокладывающей путь для других женщин острым мачете. Она показывала пример тем, кто хотел жить собственной жизнью, не оглядываясь на других и не подстраиваясь под чужие ожидания.

Линси, сама того не желая, познакомила меня с другой женщиной, которой нравилось жить не так, как все.

Я случайно заметила девочку, которой, как мне показалось, тоже было лет одиннадцать. Девочка направлялась ко входу в дом Линси. Она оживленно болтала с матерью. Одета она была с небрежностью поп-звезд и окружена атмосферой, не похожей на атмосферу нашего района. Я сразу почувствовала, что она не прогуливается вдоль моря и не обводит передачи в программе. Иногда я смотрела на нее из окна, быстро прячась, чтобы она не заметила меня за нашим готическим портиком.

Но девочка эта выбрала более прямой подход. Однажды в дверь позвонили, я открыла и увидела, что она стоит на пороге в оранжевом сетчатом топе и миниатюрной черной кожаной куртке.

– Привет, я Джейн, – с уверенной улыбкой сказала она. – Моя мама гостит у Линси. Не хочешь прошвырнуться?

Прошвырнуться? Изысканно и классно – наверное, так общаются между собой члены американских поп-групп. Вот так, совершенно неожиданно, у нас с Рэйч появилась лучшая подруга.

Джейн не ела на завтрак вчерашние канапе. В ее доме, который находился всего в нескольких милях от нашего, в Хэмпстеде, не ночевали чилийские пианисты. И ее кровать никто не предоставлял для супружеских измен. Но ее родители, Стю и Мэнди, снисходительно улыбались, когда Джейн называла своего кота Мимса «маленьким придурком», позволяли нам шумно играть и, когда мы делали себе наряды из черных мусорных мешков, а потом маршировали в них по улице, говорили: «Выглядите прекрасно, девочки!» Они жили в мьюз-хаусе (малоэтажный городской дом, на первом этаже которого когда-то находилась конюшня) с модными в восьмидесятые яркими телефонными кабелями. У них была видеокамера, и мы могли записывать наши импровизированные спектакли. В этой либеральной среде я чувствовала себя в полной безопасности и не боялась проявлять семейную эксцентричность. Я знала, что здесь меня не осудят, а наоборот, оценят по достоинству.

Мать Джейн, Мэнди, недавно открыла для себя любимую книгу нашей мамы «Женщина в своем праве», и теперь мы делились друг с другом, сколько проблем создала нам эта дурацкая книжка. Джейн, Рэйч и я решили перевоспитать наших матерей простейшим способом – с помощью пассивно-агрессивного скетча. Мы сняли этот скетч и заставили их посмотреть.