Все умерли, и я завела собаку

Мы с Рэйч сбежали наверх в свободную комнату. Здесь мы частенько уединялись вместе – это была наша юношеская гостиная. Здесь мы болтали про мальчиков, пытались курить листья авокадо и слушали «Фрэнки едет в Голливуд». Рэйч недавно стащила у мамы старые альбомы «Битлз», но я решила, что сейчас нам нужна утешительная жвачка группы Wham. Мы улеглись на матрас и принялись за остывшие чипсы, поливая их слезами. Трикл, на которого в трудную минуту всегда можно было положиться, угнездился между нами.

– Он попросил у меня каталог Шагала, – наконец, сказала Рэйч. – Но знал, что не вернет его.

Папа исчез из нашей жизни на целых пять лет. Он лишь изредка присылал открытки и звонил.

В семьях с собаками тоже случались домашние проблемы, но я точно знала, что они решают их по-другому. У нас же получилось так, словно актер не вовремя вышел на сцену, нарушив весь порядок действий. Когда папа уехал, мне было страшно стыдно. Мы с Рэйч оказались недостаточно важными, чтобы он остался с нами. Если бы мы были умнее, добрее, если бы мы больше заслуживали любви, возможно, он остался бы. Люди не бросают тех, кто достоин любви.

– Похоже, я поставила не на ту лошадь, – сказала я Рэйч той ночью.

Мы старались не озвучивать свою молчаливую преданность каждому из родителей, но сестра лишь мрачно улыбнулась на мои слова.

Я решила не рассказывать об истинной глубине моей боли. Каждый вечер я изливала душу в дневнике, выплескивая черную ярость на бледно-розовые страницы. «Почему ты УЕХАЛ? Почему ты бросил МЕНЯ?!» – царапала я в дневнике, находя утешение в черно-белом детском восприятии мира. Я была ребенком – и я ничего не знала о том, как трахаются с принцессами маори, как разводятся, как не хотят иметь детей. Печаль и гнев со временем ослабели и стали превращаться во что-то другое. Но хрупкость опутала меня, как ползучий плющ, надежно скрывая мои подозрения и боль.

А лучше всего я скрывала свою тоску по папе. Мне ужасно его не хватало.

* * *

– Черт побери! САМОЕ подходящее время! – воскликнула мама.

Хозяева нашего временного жилища сообщили, что возвращаются. Поэтому через год после переезда мы снова упаковали свои театральные программки и переехали в ветхий двухэтажный дом в Вуд-Грин.

– Но это же УЖАСНО неблагополучный район! – сообщила мне подружка из нашей шикарной школы.

Мама смогла это пережить. Вуд-Грин славился очень высоким уровнем преступности, но мама решила сгладить негативное впечатление, называя наше новое местожительство на французский манер – Форе-Верт. Трикл попытался найти друзей среди местных светских бродячих котов, но бархатный ошейник, подаренный ему Джеймсом Коберном, делал его вялым итонцем[20], неспособным слиться со своим новым окружением.

Верные бонвиваны из нашей прежней жизни порой нас навещали, помогали развешивать полки, дарили мебель, но вечеринки резко прекратились. Теперь мы были всего лишь несчастными, брошенными женщинами, а не хозяйками оживленного и стильного салона. Приезжали Джейн и ее мама Мэнди. Их приезды становились успокаивающим напоминанием о старой жизни. Они привозили с собой смех и дух женской солидарности. Моя дружба с Люси Симпсон постепенно переросла в дружбу семей, но мы все же общались, пока наши матери болтали за бокалом вина на кухне их дома. Ральф по-прежнему был рад видеть меня. Его запах возвращал меня в те времена, по которым я так скучала.

Красные счета продолжали поступать. Мы полностью зависели от кредитов, комиссионных магазинов и щедрости друзей. Но мама каким-то нечеловеческим усилием воли и с помощью бесконечных кредитов ухитрялась держать нас в дорогой школе.

– Я не хочу, чтобы вы тоже оказались в таком же положении, как я! – твердила она.

Я начала много врать. Главным образом школьным друзьям. Девочке, которая жила в особняке, я сказала, что в нашем доме семнадцать комнат. Я придумала поездку на лыжный курорт всей семьей. Я научилась уклоняться от расспросов о том, где мы живем, и пропускала мимо ушей вопросы о том, где куплены мои туфли: дорогая школа – не место, где можно признаться, что мне купили их в благотворительном магазине центра по исследованию рака. Я врала про своего отца, превратив его в фантастическую фигуру, вечно занятую съемками в разных странах мира. Я свыклась с ролью гостьи в чужих домах, вежливой, скромной и нетребовательной. Я тщательно скрывала темные тайны собственной разбитой семьи, бросившего нас отца и пустых банковских счетов. Я чувствовала себя лондонским «талантливым мистером Рипли», которого могли разоблачить каждую минуту. Но новая хрупкая броня оказалась очень кстати – она наделила меня едким цинизмом.