Все ураганы в лицо

Встреча с Буденным была бурной. Его конница наконец-то подходит к Бериславу. Все воспрянули духом. Михаил Васильевич с видимым удовольствием разглядывал подвижного, загорелого усача, молодо сверкающего круглыми глазами. Вспомнили старые времена: Минск, Западный фронт, корниловщину, кавказскую кавалерийскую дивизию, в которой тогда служил Семен Михайлович. Сколько событий за четыре года!

Оказалось, что Буденный хорошо знаком с Уборевичем, Гусевым и Николаем Куйбышевым. В прошлом году, когда дрались с Деникиным, Сергей Иванович Гусев был членом реввоенсовета ударной группы, куда входил конный корпус Буденного. Командовал группой Василий Шорин. Дрались за Царицын, начальником гарнизона которого был барон Врангель; уже тогда Врангель применил новейшую технику — танки. Применял он и химические снаряды. Конный корпус Буденного участвовал в Воронежско-Касторненской операции. Это Буденный получил приказ овладеть Воронежем и Касторной. Прежде чем принять решение, Семен Михайлович послал в Воронеж, занятый белыми, Олеко Дундича. В форме казачьего офицера Дундич с отрядом красноармейцев проник в Воронеж и тут, на месте, выявил систему огня противника, его состав и группировку. Воронеж был взят. Взяли Касторную. Вот тогда-то на базе конного корпуса была создана Первая Конная армия. Она освободила. Ростов, очистила от белых Северный Кавказ; потом, совершив тысячеверстный марш с Северного Кавказа на советско-польский фронт, овладела Житомиром, Бердичевом и повела наступление на Львов…

— Уборевич со своей армией прикрывал левый фланг нашей Конной. Тогда-то мы и познакомились, — сказал Семен Михайлович.

Нет, Михаил Васильевич не удивлялся сцеплению жизненных обстоятельств. Теперь, когда в гражданской войне, по сути, остался один-единственный фронт — Южный, к нему приковано внимание всей республики, всего мира. И нет ничего удивительного, что здесь очутились Буденный и Ворошилов, Председатель ВЦИК Калинин, нарком просвещения Луначарский и прославленный поэт-большевик Демьян Бедный. И оказалось, что все, собравшиеся в штабном вагоне, давным-давно знакомы, а общих знакомых не перечесть: Бубнов, Шорин, Сталин, Дзержинский, Тухачевский, Киров, Азин, Постышев, Гай, Восканов, Баранов, Валериан Куйбышев, Элиава…

С каждым из них у Михаила Васильевича были отношения, а отношения, как известно, составляют сердцевину жизни; если бы у Фрунзе не было сложившихся отношений с десятками и сотнями тысяч рабочих Иваново-Вознесенска и Шуи, Минска и Читы, с десятками и сотнями тысяч крестьян Поволжья и Урала, с дехканами Средней Азии, с бойцами и командирами всех фронтов, которыми ему довелось командовать, с тысячами партийных товарищей, не было бы Фрунзе как такового, ибо он неотделим от своей среды, своей стихии — масс. Человек не может сам по себе. Он живет отношениями.

…Степи Северной Таврии. Они словно созданы для войны, для легенд. Первобытная непаханная степь, охваченная тишиной. На кургане — грубо высеченная серая каменная баба с плоским лицом — степной сфинкс с необъяснимой древней улыбкой. Бредит степь исчезнувшими скифскими племенами, несметными сокровищами скифских царей, золотыми и серебряными амфорами, тяжелыми золотыми браслетами, зарытыми здесь еще в те времена, когда Митридат вел войны с Помпеем.

И странно видеть на кургане всадников в остроконечных шлемах с красными звездами. Это разведчики Буденного.

…Теперь, когда подошли первые дивизии Конной Буденного, а формирование Четвертой армии закончилось, пора было начинать наступление. В распоряжении командующего фронтом было тридцать три тысячи штыков и сабель, он выделил сильный оперативный резерв. И хотя с того дня, как он приехал на фронт, беспрестанно шли тяжелейшие бои, ему удалось создать почти четырехкратное превосходство в силах над противником. Даже орудий, самолетов и бронемашин сейчас у него насчитывалось больше, чем у Врангеля. Республика бросила сюда все.

Терпеливо и настойчиво готовил он последний удар.

Его стратегический замысел был грандиозен: одной решительной наступательной операцией закончить гражданскую войну! Ему казалось, что он учел все. Случайностям нет места, когда речь идет о завершении целого периода в истории. Если бы Врангель не был авантюристом и мог беспристрастно оценить неумолимость совершающегося процесса, он понял бы, что ни техника, ни субъективный фактор сейчас не имеют значения.