Все ураганы в лицо

— Да нет же. Я ждал этого. Понимаете? Только не знал, с какой стороны они примутся за дело. Я наперед знаю, как они будут действовать. Двенадцать лет подпольной работы чему-нибудь да научили меня. Вот увидите, вскоре к нам пожалует господин губернский комиссар Авалов. Мог бы меня вызвать, да не станет, сам прикатит: дело спешное. А меня застать на месте трудно. Не успокоятся они до тех пор, пока не уберут меня любой ценой из милиции или вообще. Мы им крепко наступили на хвост.

Комиссар явился на следующий день. Его лицо пылало гневом. Тонкие усы воинственно топорщились. Когда комиссар злился, он обычно грыз собственные ногти. Вот и сейчас грыз.

— На каком основании вы задержали землемера Ранкевича?

— А вам откуда известно?

— Это к делу не относится.

— Вы так полагаете?

— Извольте отвечать за свои противозаконные действия.

— Вы, оказывается, законник, господин комиссар. При обыске у Ранкевича найдена граната Новицкого. Я уж не говорю о револьвере. Откуда у него военное имущество?

— Чушь! Как это вы ухитрились не обнаружить у него пулемет Максима?

— Пулемет обнаружен в имении Друцкого. Сегодня ночью. Заговор против революции. Готовлю письмо Керенскому. Ранкевич послан Друцким с заданием убить меня. Землемер сознался. Кстати, должен заметить, что как Друцкий, так и Ранкевич входят в известный вам Белорусский национальный комитет.

Комиссар сразу сбавил тон:

— Однако вы проворны, господин Михайлов.

— Служу революции.

— Нам кажется, вы проявляете излишнее усердие.

— Долг народной милиции — охранять общественный порядок.

— Так-то оно так, но на вас в думу поступают жалобы. Очень круто берете. Не боитесь, что могут убить из-за угла?

— Такова наша служба. А кому это — нам?

Комиссар, не найдя формальных возражений, ушел ни с чем.

— Угрожает, гадина, — сказал Фрунзе. — Что они выкинут еще? Состряпают какую-нибудь фальшивку. По логике должно быть именно так. Покушаться второй раз на убийство рискованно: рабочих мы предупредили.

Да, он знал, что его не оставят в покое. Малейший повод, малейший толчок извне или изнутри — и снова начнется смертельная схватка.

Еще в марте, на втором заседании Минского Совета, он поставил вопрос о созыве солдатского съезда, который должен создать фронтовой комитет. На фронте хозяевами должны быть сами солдаты, а не представители Временного правительства, вроде генерала Гурко, которого поставили командующим Западным фронтом вместо Эверта.

Большевики занялись подготовкой первого в истории солдатского съезда. Но идею Фрунзе подхватили эсеры и меньшевики. Временное правительство решило взять съезд в свои руки, оттеснив большевиков. И вот в Минск прикатил Родзянко. Не дремали и меньшевики. На съезд пожаловал сам председатель Петербургского Совета Чхеидзе, а с ним — свита: Церетели, Скобелев, Гвоздев. Они по-хозяйски заняли места в президиуме. Инициаторы созыва съезда Фрунзе, Мясников, Алибегов оказались словно бы оттертыми на задний план. Правда, на помощь минским большевикам прислали Бадаева и Ногина. Бадаева, депутата большевистской фракции IV Думы, Фрунзе знал лично. Установки партии, Ленина были ясны обоим: армию необходимо организовать на новых, революционных началах. Солдат, если он хочет свергнуть капиталистов и помещиков, должен стать политиком, интернационалистом, стремиться в своих действиях к единству с рабочими и беднотой, руководствоваться указаниями большевиков. Нужно, чтобы братание не ограничивалось разговорами о мире вообще, а переходило к обсуждению ясной политической программы, к обсуждению вопроса, как кончить войну, как свергнуть иго капиталистов, начавших войну и затягивающих ее ныне.

— Самое нелепое, что после всего мне опять придется сидеть за одним столом с этим розовым боровом Родзянко, — сказал с усмешкой Бадаев. — Приковал нас бог к одной тачке — к политике. А тащим мы ее в разные стороны. Чья возьмет?

— Чхеидзе в этой упряжке, должно быть, мнит себя лебедем. Он галантен, как француз. Видите, с каким старанием прикалывает Родзянке свежий алый бант?

— Эти прохвосты всегда найдут общий язык.

Бадаев, или Егорыч, нравился Фрунзе своей какой-то невозмутимой величавостью, мужественной красотой. Это был «рабочий лев», как его называли в шутку. Но в шутке имелась своя соль. При взгляде на могучую фигуру Бадаева, представителя питерского пролетариата, на гриву его волос, на жилетку, под которой неизменно была свежая белая сорочка, возникала мысль о прочности и несокрушимости того дела, во имя которого он в течение ряда лет подставлял себя на думской трибуне под удары оголтелой своры всех врагов рабочего класса. Он был монументален. Царское правительство приговорило его, как и остальных депутатов-большевиков, на вечное поселение в Туруханский край. И вот Бадаев снова на коне…

Председательствовал на съезде командующий Западным фронтом генерал Гурко. Первое слово для приветствия предоставил Родзянке.

— Генеральский съезд, — шепнул Бадаев Фрунзе.

— Ничего, мы сделаем из него солдатский. А погончики с генералов снимем.