Все ураганы в лицо

Каким бы делом он ни занимался, он всегда руководствовался неким «критерием полезности» с проекцией его на будущее и даже на отдаленное будущее. Этот критерий распространялся на отдельный город, на губернию, на государство, на человечество в целом. Он считал, что бесполезных дел, бесполезных людей не должно быть, и умел заставить каждого включиться в общий процесс. Он был государственным деятелем крупного масштаба, хотя и не подозревал об этом. Он даже не искал специально, к чему приложить силы: дела сами приходили к нему.

Он был продуктом революции, рожденным ею и для нее. Ведь каждая эпоха порождает свой, особенный тип людей, предельно выражающих своим творчеством ее дух, ее устремления. Они живут среди нас, эти цветы истории, внешне они неотличимы от нас; разница лишь в том, что развороченная, взрытая бурями почва кажется нам не очень удобной для произрастания, а они расцветают на ней всеми цветами радуги. Это их глина, из которой они лепят будущее для всех. Но они не сверхчеловеки. Просто человечность нашла в них свои законченные формы. Они человечны талантливо — только и всего.

Если бы Фрунзе не сделал больше ничего, все равно его имя осталось бы навсегда вписанным в историю революционной борьбы Иваново-Вознесенского промышленного района и Белоруссии.

Ему тридцать два года. И у него в запасе всего каких-нибудь восемь лет жизни. Никто не знает об этом и не может знать. Мало, очень мало. Ведь главные дела, которые прославят его навсегда, еще впереди. Никто не догадывается, какие возможности заложены в этом невысоком, плотном человеке. Ему суждено испробовать себя почти во всех сферах общественной деятельности: и в административно-хозяйственной, и в экономической, и в военной, и в дипломатической, и в литературной, и в научной. И все это еще впереди.

Голодная Шуя. Домик на Соборной улице, где квартируют два представителя власти: председатель городской думы и уездной земской управы Фрунзе с женой и городской голова Игнатий Волков.

В комнате Фрунзе никакого убранства, если не считать воткнутого чьей-то рукой за зеркало пучка курчавых желтых, синих и зеленых перьев. Полка с книгами, несколько старых венских стульев, большой, накрытый кружевной скатертью стол. Лампа с молочным абажуром.

Софья Алексеевна штопает прохудившиеся носки мужа. Он в шлепанцах прохаживается из угла в угол.

— Ну вот, наконец мы и причалили, — говорит он. — Все, как в сказке: можно спокойно читать, можно спать, закрыв оба глаза. И даже имею возможность быть дома с женой, не опасаясь, что меня каждую минуту могут скрутить. Как говорят англичане: мой дом — моя крепость.

— Тебе в самом деле повезло, — отзывается она с веселой иронией. — Светишься изнутри, будто алебастровая лампа. Правда, возможность бывать дома ты используешь плохо. Кем тебя еще выбрали? Когда я работала в Лунинце, мы виделись все-таки чаще. Иногда мне кажется, что у тебя природная склонность взваливать все на себя: председатель Совета, председатель исполкома, председатель парткома, уездный комиссар юстиции и прочая, и прочая. Ну а если говорить о собственном доме, то никогда его у нас с тобой не будет: не умеем мы долго сидеть на месте. Собственный дом!.. Наверное, странное ощущение — иметь собственный дом? Мои родители никогда не имели своего дома. Чужие квартиры. И у нас всегда будут чужие квартиры. Мы ведь с тобой бродяжки.

Он прячет улыбку в усы.

— А ведь ссадили мы этого козла — уездного комиссара Невского! Догадываешься, кого назначили? Нет, нет, не меня. Станкевича. Начальника милиции тоже сместили. Скажи: можно ли опередить ход истории?

— Ты все можешь.

— То-то и оно. Не во мне дело. И не думай, что мой вопрос носит риторический характер. Возьмем наш район в целом. Кто в Советах? Большевики. Земские и городские самоуправления в наших руках. Двадцать тысяч солдат гарнизона на нашей стороне. Кто хозяин фабрик, складов, контор, телефонных станций? Стачечные комитеты. Фабриканта Калмазина посадили под замок, заведующего Терентьевской фабрикой уволили, заведующего суконной фабрикой накрыли мешком и вывезли на тачке за фабричные ворота. Постановление Иваново-Вознесенского Совета знаешь? «Считать отныне все Советы Владимирской губернии на положении открытой и беспощадной борьбы с Временным правительством!» Как это называется? Диктатура пролетариата, советская форма организации.

Михаил Васильевич не преувеличивал. Рабочие Петрограда, Москвы и других городов еще только готовились к последней схватке с Временным правительством. А здесь, во Владимирской губернии, сложилась ситуация, какой не было нигде: к середине сентября 1917 года вся власть оказалась в руках большевистских Советов. Без единого выстрела. Факт невиданный. Никто не знал, что они опередили историю почти на два месяца. Все ждали лозунга из Петрограда или из Москвы. Но лозунга все не было и не было. Министерство продовольствия Временного правительства на телеграмму Фрунзе выслать немедленно маршрутные поезда в голодающий Иваново-Вознесенский район не откликнулось.