Все ураганы в лицо

Фрунзе побелел, стиснул зубы. Проговорил тихо:

— Я расценю ваши действия как вооруженное нападение на поезд командующего, прикажу бойцам охраны арестовать вас как провокатора. Вы сфабриковали ордер. Ну а с остальными справимся без шума и скандала. Опыт в таких вещах у нас есть.

Теперь побелел Прошкин. Локти бойцов охраны — венгров легонько уперлись ему в бока.

— Но я обязан выполнить приказ!.. Я согласен подписать протокол. Мы все подпишем… Войдите в мое положение, товарищ Фрунзе. Я-то уверен, что никакого золота мы не найдем. Но раз поступили сведения, мы в ваших же интересах должны все проверить, никого не унижая, не оскорбляя.

— В таком случае не мешкайте. Но прежде я объясню своим сотрудникам положение. Их оклеветали, а клевету можно отвести только фактами… Тут вы правы.

В Кремль Михаил Васильевич приехал, когда заседание шло к концу. Дзержинский крепко пожал ему руку и передал записку Ленина. Всего одна строчка: «Точность для военного человека — высший закон! Почему опоздали?» Михаил Васильевич шепнул Дзержинскому:

— Мой поезд задержал отряд ВЧК, производили обыск.

У Феликса Эдмундовича дернулся мускул на щеке.

— Кто посмел?!.

Сейчас об этом не имело смысла говорить. Михаил Васильевич прислушивался к словам Владимира Ильича.

— …Нам нужно раздавить в кратчайший срок Врангеля… Главное заключается в том, чтобы не допустить зимней кампании. Мы не имеем права обрекать народ на ужасы и страдания еще одной зимней кампании…

В зале Михаил Васильевич увидел Сергея Сергеевича Каменева, Сергея Ивановича Гусева, Сталина. Не было Троцкого и вообще никого из Реввоенсовета. Странно… А впрочем…

Стало как-то уютно на душе, когда узнал, что членом Реввоенсовета Южного фронта назначен Сергей Иванович Гусев. Значит, снова вместе.

После заседания вышли во двор Кремля. Владимир Ильич взял руку Фрунзе.

— Несомненно, что кто-то хотел вас скомпрометировать, — сказал Ильич. — Подло это, подло! Случай с вами на вокзале мы сделаем предметом обсуждения на Политбюро. В специальном постановлении ЦК необходимо выразить доверие приехавшим с вами сотрудникам.

Они неторопливо шли по двору. Снова заговорили о Южном фронте.

— Да, да, следует ускорить наступление на Врангеля с тем, чтобы до предстоящей зимы на юге Крым был возвращен, — сказал Владимир Ильич. — Как вы полагаете, когда закончите операцию по разгрому?

— К декабрю все будет кончено, Владимир Ильич! Нужно кончить…

Ленин помолчал. Остановился, заглянул в глаза Фрунзе. В тусклом свете фонаря лицо Ильича казалось непривычно суровым, резко очерченным. Не то лицо, к которому привыкли массы. Этот могучий взгляд, не запрятанный в прищур, однажды уже ощутил на себе Фрунзе. Тогда, в Петрограде… «У него очень волевое лицо, жесткий рот, — подумал Михаил Васильевич, — а этого почему-то не замечают. Не замечают друзья. А враги, наверное, замечают и боятся».

— Нужно кончать… — повторил Ленин. — Хочу лишь предостеречь вас от чрезмерного оптимизма. Сейчас конец сентября. Два месяца… Не маловато?..

— Маловато. Но что делать? Мне ясно одно: переход в общее наступление во многом будет зависеть от времени переброски Конной армии Буденного.

…26 сентября Фрунзе прибыл в Харьков. 28 сентября он докладывал Ленину:

«В два дня сформирован в основных чертах штаб фронта… Положение на фронтах характеризуется упорным сопротивлением противника, очевидно, прекрасно осведомленного о наших планах… Настроение частей несколько надломлено…»

И еще сообщал Фрунзе Владимиру Ильичу:

«Положение усугубляется дезорганизацией тыла. В самом Харькове у меня сейчас нет ни одной надежной части. Настроение запасных частей, почти совершенно раздетых и плохо питаемых, определенно скверное. Чувствую себя со штабом фронта окруженным враждебной стихией… В конечном успехе, несмотря ни на что, не сомневаюсь».

29 сентября Донской корпус Врангеля захватил Волноваху и Мариуполь и создал серьезную угрозу Гришинскому, Юзовскому и Таганрогскому районам Донбасса. А всего через неделю Фрунзе телеграфировал Ленину:

«Угрозу Донбассу можно считать ликвидированной».

Первая Конная армия Буденного в это время находилась очень далеко от места боев — на Польском фронте. А на нее-то и возлагал основные надежды Фрунзе.