Все вечеринки завтрашнего дня

Под конец этой истории Коди Харвуд, застенчивый, улыбчивый и уклончивый, — человек, который никогда не вызывал у Лэйни ни малейшего интереса, — стал преследовать его как наваждение. Харвуд, чаще всего подаваемый как образец двадцать первого века, синтез Билла Гейтса и Вуди Аллена, до сих пор был для Лэйни не больше чем неясным источником раздражения, одной из тех знакомых «картинок», которые мелькают время от времени в медиа, всплывая, чтобы затем кануть в вечность — до следующего появления. У Лэйни не было никаких идей насчет Харвуда, за исключением того, что этот тип мелькал перед ним всю его жизнь, непонятно почему, и он, Лэйни, как-то устал от этого.

Но чем больше времени он проводил, бороздя потоки данных, которые были связаны с Харвудом и деятельностью его фирмы «Харвуд Левин», тем более очевидным становилось, что это было место схождения узловых точек, что-то вроде метаузла, и что в этом месте затевалось нечто грандиозное, хотя он не мог определить, что именно. Более пристрастное изучение Харвуда и всех харвудских дел заставило его признать, что историю тоже можно увидеть с точки зрения узловой точки, а та история, которую обнаружил Лэйни, имела мало или вообще никакого отношения к любой общепринятой.

В свое время, конечно, его учили, что история — так же, как география, — мертва. Что история в устаревшем смысле этого слова была всего лишь концепцией. История была повествованием, историями, которые мы рассказываем сами себе о своем происхождении, о прошлых эпохах, и каждое новое поколение по-своему интерпретировало эти повествования. Так было всегда. История казалась гибкой материей, она зависела от интерпретации. Цифры и даты сделали историю слишком банальной. История была всего лишь способом сохранения данных, объектом манипуляции и интерпретации.

Но история, которую открыл Лэйни через искажение восприятия, вызванное многократным приемом 5-SB, выглядела совсем иначе. Она была той самой формой, состоящей из всех возможных рассказов, всех мыслимых версий; она была формой, которую только он (и он понимал это) способен был видеть.

Сперва, сделав это открытие, он пытался поделиться им с идору. Может быть, если ей показать эту форму, она, как новая постчеловеческая сущность, просто начнет видеть так же. Но он был разочарован, когда она сказала ему, что его видение ей недоступно; что его способности распознавать узловые точки — проявляющуюся структуру истории — она лишена и не надеется обрести ее в ходе своего развития.

— Этой способностью наделен только человек, я полагаю, — наконец призналась она, когда он настаивал на своем. — Это проявление вашей биохимической природы, усиленной особым образом. Это чудесно, но это не для меня.

А вскоре — так как из-за усиливающейся сложности она все более отчуждалась от Реза, о чем Лэйни стало уже известно, — она сама обратилась к нему с просьбой проинтерпретировать данные, которые обтекали их с Резом. Он это сделал, — впрочем, весьма неохотно, — так как любил ее. Интуиция подсказывала, что вслед за этим ему придется с ней проститься.

Поток данных вокруг Реза и Рэи буквально кишел узловыми точками, особенно в тех местах соединения с сетью, через которые к идору непрерывно поступала тайная информация из Города-Крепости, этой полумифической параллельной вселенной преступных иконоборцев.

— Зачем ты связалась с этими типами? — спросил он тогда.

— Они нужны мне, — ответила она, — я не знаю, в чем дело, но знаю, что это так. Таковы обстоятельства.

— Если бы не они, — сказал он, — у тебя не было бы таких обстоятельств.

— Я знаю. — Улыбка.

Интерес к Харвуду все возрастал, поездки на остров и совместные с идору экспедиции в дебри данных стали тяготить его. Ему словно бы стало неловко от того, что она его видит подавленным; он был рассеян, невольно сосредоточиваясь на другом объекте — банальном объекте. Ощущение присутствия Харвуда, потоки информации, создаваемые им, заполняли Лэйни. И однажды утром, проснувшись в токийском отеле, который ему оплачивала группа «Ло Рез», он решил не ходить на работу.

Спустя время он узнал от Ямадзаки, и это подтверждалось наблюдениями за информационными потоками, что идору тоже покинула Токио. У него были соображения по поводу ее контактов с гражданами (ему казалось, что они бы стали настаивать на этом термине) заблокированного цифровым способом Города-Крепости; в данный момент, очевидно, она была в Сан-Франциско.

Впрочем, он заранее знал, что она там окажется, иначе и быть не могло. По той причине, что Сан-Франциско, — он понял это, наблюдая за формой событий, — то место, где кончался мир. Заканчивался на его глазах. И она была частью конца света — точно так же, как сам Лэйни и Харвуд.

Но что-то важное должно было произойти — происходило на его глазах. Именно поэтому он не смел спать. Поэтому должен был и дальше гонять Костюма, безупречного и дурно пахнущего, с лодыжками, обмазанными черным, за «Восстановителем» и синим сиропом.