Все волки Канорры (СИ)

— Я правильно понял, что вы не желаете печатать других авторов в своем журнале или в новой газете или в отважно анонсированном вами литературном приложении?

— Не других, а этих, — уточнил Бургежа.

— Но этих — не желаете?

— Да я их не то, что издавать, я их даже игнорировать не хочу.

— Ясно, ясно, — сказал граф. — А как называется эта пресловутая поэма?

— Какая теперь разница, — горько молвил Бургежа, перетаптываясь на спинке кресла. — Он мне проходу не дает.

— Кто? Поэт?

Бургежа образно, хотя не вполне литературно высказался в том смысле, что такая бездарная харя не заслужила права называться гордым именем поэта.

— Так откажите ему.

— Не могу. То есть я уже однажды отказал, но он обвинил меня в предвзятости и в том, что я как издатель подыгрываю себе как автору и не желаю видеть гениальное произведение, даже если мне его принесут на блюдечке.

— А он прав?

Бургежа честно поразмыслил.

— Нет и еще раз нет.

— Тогда вы должны убедить его отказаться от этой бредовой идеи. Пускай он сам заберет рукопись из издательства, принесет извинения за беспокойство и — что там еще?

— Маркиз обязательно присоветовал бы истребовать денежную компенсацию, — заметил Мадарьяга.

— Ну, это уже не моя парафия, — скромно сказал да Унара. — А в остальном, мне кажется, мы набросали простой и действенный план.

Впервые древние стены Кассарии видели специального военного корреспондента обескураженным.

— Как претворить его в жизнь? И как отвадить остальных конкурсантов? Если бы вы знали, граф, сколько их слетелось, как гарпий на запах крови.

— К сожалению, представляю, — вздохнул начальник Тайной Службы, вспоминая казус с какофоническим экстазом. — А отвадить — не проблема. Я вам продемонстрирую на одном, с остальными вы и сами управитесь. Да вот, князь поможет или кто-нибудь еще из ваших соотечественников. Как, говорите, называлась поэма?

— Он не говорил, — напомнил Мадарьяга.

— Неласков вкус зеленого квадрата, — произнес Бургежа с невыразимой печалью.

— Ну-ну, друг мой, полно, не убивайтесь так. Все поправимо, вы еще смеяться будете над этим забавным приключением.

— Я не убиваюсь. Это оно.

— Название?! — изумился да Унара.

— И ни что иное.

Граф прищелкнул языком. Он был ценитель.

— Ну, что ж. Это даже лучше, чем я думал. О чем опусец?

— Кто ж его знает, — мрачно отвечал Бургежа.

— Вы еще не читали?

— Читал. Не помогает. Витиеватый полет беспредметной мысли, соединенный с душераздирающим поиском принципиально новой оригинальной формы. Знаете песенку, которую постоянно напевает Ржалис?

— Да, — ответил граф, которому Ржалис уже спел.

— Кто ж ее еще уже не знает, — вздохнул Мадарьяга, отчетливо понимая, что во имя истины грешит против грамматики.

— Вот представьте себе то же самое, только без войны, любви, женщин и детей.

— Отлично представляю, мы тоже давеча упивались какофоническим экстазом. Впрочем, это несущественно. Как скоро можно найти и доставить сюда вашего автора?

— Вот с этим никаких проблем не предвидится, — ответил Пухлицерский лауреат. — Он за мной по пятам ходит.

— И где же он ходит по вашим пятам?

— В коридоре.

— Так впустите же, — приказал да Унара.

Бесшумный морок одним незаметным движением отворил тяжелые двери, сделал приглашающий жест бесплотной рукой — и в дверях появился автор бессмертной строки «Неласков вкус зеленого квадрата».

Что можно сказать о нем в двух словах?

Этот автор был по-своему замечателен. Он больше походил на пучеглазую бестию, чем многие пучеглазые бестии. Муки творчества оставили на его, как вы уже, вероятно, догадались, пучеглазой физиономии ярко выраженный след. Отдельные следы оставили тяжелое умственное напряжение, душевные терзания и мировая скорбь — словом, все то, что и побуждает некоторых из нас, проснувшись на рассвете, осознать, что вселенная не может считаться совершенным творением, пока в ней не существует безусловного литературного шедевра типа «Беседы и размышления о творческих размышлениях о творчестве и размышлениях». Поза, в которой он остановился напротив стола, была призвана говорить о возвышенности его натуры, улыбка — о дружелюбной снисходительности. Все это граф, отменный психолог, ухватил с первого же взгляда.

— А вот и вы, голубчик, — сказал он таким тоном, что голубчик сразу пожалел, что это, во-первых, действительно он, а, во-вторых, еще и а вот.

Каждый способен на что-то великое.

К сожалению, не каждому удалось в этом помешать

Веслав Брудзиньський

* * *

— Он что-нибудь сказал?

— Ничего толкового.

— Энтихлист теряет хватку?

— Его допрашивал не только Энтихлист.

— Значит, не только Энтихлист теряет хватку.

— На самом деле все обстоит немного сложнее.

— То есть — намного хуже.

— Можно сказать и так.

И Моубрай Яростная устало прикрыла глаза.