— Кто-то должен сохранять невозмутимость, и теперь на это мы располагаем Зверопусом Первой категории, что освобождает нас от лишней необходимости. — Минотавр глубоко вздохнул. — Я почему тоже вздыхаю. Я тут провожу предварительный военный совет, и у меня пока концы с концами не все сходятся. То есть сходятся, но не все, если вы понимаете. Это немного разочаровывает меня в моем полководческом таланте. Например, я никак не могу решить — атаковать изнутри наружу или снаружи вглубь, как при классическом поедании пирога с начинкой. Конечно, классика она и есть классика, ничего не возразишь; но в ней нет прелести новизны. Нет места творческому поиску, не говоря уже о тщательно продуманной и подготовленной импровизации. Классика, скажем прямо, требует бескомпромиссной сдержанности, лаконичности, граничащей с аскетизмом, и препятствует пышным эффектам, что угнетает художественную часть моей натуры. Этот пассаж, — пояснил он опешившему генералу, — я почерпнул из модного интерьерного журнала «Кособука». То есть мы как бы поддерживаем традицию и следуем заветам предков, но не есть ли это своего рода плагиат? Где наши собственные достижения? Меня заботит, какой яркий пример мы оставим потомкам; что завещаем? Вы все еще понимаете?
Галармон не понимал ничего, но чувствовал все. У него вообще ни один конец ни с чем не желал сходиться, а про полководческий талант и связанные с ним разочарования он уже не заикался.
— Мне нужен ваш профессиональный совет, — сказал бравый тиронгийский генерал, когда его стакан опустел, а головокружение слегка улеглось. — Граф отправил в столицу гонца, наши храбрые шэннанзинцы под командованием Уизбека скрытно выдвинутся к Нилоне в течение ближайших двух часов, но остальная армия… У нас не хватит времени, чтобы стянуть войска к границам Торента, и, как только враг пересечет ее, случится катастрофа. Лавинообразная катастрофа, так бы я сказал. Вот я и размышляю, какой совет дать его величеству: то ли сразу оставить столицу и отвести армию, скажем, к Кардаку — он отлично укреплен, и там можно основать центр сопротивления. То ли пытаться сдержать продвижение противника к Булли-Толли, но даже самый отъявленный оптимист понимает, что это полный швах. Мы сможем поэтапно выводить по несколько полков, а противостоять нам будут три армии, и не исключено, что Люфгорн подумает-подумает и вместо политики невмешательства предпочтет активное участие в дележе пирога. Плюс рыцари ордена, плюс ваши сородичи. Их одних хватит, чтобы разгромить нас наголову. Наши боеспособные части в столице и ее окрестностях, скорее всего, попадут в окружение, если решат отступать, или примут на себя первый удар, что грозит им уничтожением. Как полководец я не имею права оставлять армию без руководства, как рыцарь должен возглавлять отважных шэннанзинцев в их, скорее всего, последнем неравном бою. Конечно, сам я склоняюсь ко второму варианту. Но едва представлю себе, что его отважное величество наруководит в мое отсутствие, даже умирать за правое дело и то не хочется. Итак, что вы мне на это скажете, друг мой?
— Никакую армию в это безнадежное дело впутывать нельзя, — минотавр решительно взмахнул бутылью. — Вы совершенно точно описали ситуацию — нас застали врасплох, что всегда случается, если войну ведут те, кто понятия не имеет о рыцарской доблести и чести. И если действовать так, как подсказывает разум, мы проиграем. Но разум — плохой советчик в таких важных вопросах. Здесь я твердо стою за чутье, интуицию и милые маленькие хитрости.
В тусклом свете звезд было плохо видно, что Ангус да Галармон воззрился на Такангора с детским обожанием, с каким смотрел бы на того, кто пообещал безвозмездно открыть ему давно утраченный рецепт голубых пупафонцев с хихикающими ягодками. Его пышные усы — главный индикатор душевного состояния генерала — хищно задвигались в предвкушении грядущего откровения. И минотавр не разочаровал своего давнего поклонника.
— Единственное, что спасет кампанию — это ломка стереотипов, — возвестил он, тряся бутыль вниз горлышком. — Конечно, «Слово Дардагона» немного ограничивает нас в разнообразии вариантов, но тем интереснее будет сам процесс. Именно жесткие ограничения будят фантазию, развивают воображение и способствуют проявлению самобытности полководца, о чем надо будет записать на досуге в книжечку. Меня Бургежа все-таки соблазнил записывать бесценные маменькины назидания и свои наблюдения в книжечку для последующего издания в дорогом переплете и в скромном карманном варианте, — пояснил он с должной долей скромности. — Продолжу благородное дело Тапигарона Однорогого.
— Кстати, о самобытности полководца. Его величество решительно намерен возглавить войска, — с болью в голосе сообщил Галармон.
— Да на здоровье, главное, чтобы не командовал.