Все впереди

Окна и двери большой комнаты выходили на веранду с резными перилами. В летнюю пору с утра до вечера веранда освещалась, нагревалась солнышком, здесь же стоял журнальный столик и три старомодных, но очень удобных кресла. В большой комнате имелся круглый обеденный стол и пианино. С торца дома в двух небольших комнатках устроены были спальни, в другом конце размещалась кухня с кладовкой. Весь дачный участок, огороженный дряхлым забором, заросший с боков молодыми березами и черемухами, с лужайкой посередине, уходил от веранды слегка под уклон. И в детстве это больше всего нравилось Любе. Здесь, на этой уютной веранде, отмечались все дни ее рождения. Здесь бывали все одноклассники; все цветы и все торты проходили через эту веранду. Тут же, в кресле, прочитаны были самые волнующие страницы книжек. Мечты и волнения, рожденные когда-то модными клубами («бригантинами» и «алыми парусами»), тоже вспыхивали и потухали здесь, вместе с дроздиной возней по весне, вместе с бесшумными вспышками августовских зарниц перед началом занятий.

Всю жизнь, сколько себя помнит, она училась, лишь последние годы — годы замужества — были свободными, и оттого казались какими-то праздничными, временными. Любе и до сих пор часто снились экзамены…

Зинаида Витальевна вздумала печь какие-то потрясающие, по японскому рецепту, бисквиты. Лимонов для этого не оказалось, и Наталья послала Зуева на машине в город.

— А что, Славик долго еще будет плавать? — спросила Люба, когда пропахшая никотином Наталья проходила с веранды. Платье на ней шелестело.

— Вот приедет с лимонами, ты и спроси. Уж тебе-то он скажет… — Наталья многозначительно рассмеялась, закашлявшись.

— Почему? Что значит мне?

— Ну, он же рассказывал, как весь класс, все до одного, были в тебя влюблены. Один Медведев внимания не обращал, правда?

— Глупости! — вспыхнула Люба.

— Ничего не глупости, — поддержала Наталью Зинаида Витальевна, но радио, включенное на кухне, глушило слова матери.

— Нет, глупости, — повторила Люба, думая не обо всем классе, а об одном Медведеве.

— Ну да, рассказывай, — Наталья опять хихикнула. — А этот… ваш Бриш. Он и сейчас на тебя поглядывает, глазки масленые. Они что, и в институте вместе?

— С Мишей? Нет, только в школе, — Люба задумалась. — И то с восьмого, кажется. Миша еще фамилию свою писал на женский лад.

— Как это?

— Ну, с мягким знаком! — Любе стало смешно и от забытой школьной детали, и от того, что Наталья ничего не понимает в орфографии.

— Вот, вот! Все они и бегали за тобой. И он, и Славик, и…

— Наташка, перестань говорить всякую чушь! — рассердилась Люба.

— Почему, Любочка, чушь? — опять послышалось с кухни вместе с сообщением о полете Севастьянова и Климука.

— А ты их всех, это самое! — не унималась Наталья. — Всем фигушки. А за тихоню за этого взяла и пошла, все и остались ни с чем.

— Боже мой, если б тихоня… — засмеялась Люба.

— Я его все время боюсь, — сказала Наталья.

— Почему?

— Как поглядит прямо, так и мороз по коже. Не представляю, как ты с ним… А вот Зуев подъехал.

С тех пор, как с «Москвича» содрали в Марьиной роще зеркало, Наталья настояла на том, чтобы Зуев ездил в форме. Зинаида Витальевна всегда с восторгом разглядывала флотскую кремовую рубашку, значки и погоны. Но сейчас Зуев был снова в гражданском. Жена встретила его на крыльце, утащила на кухню сетку с лимонами и апельсинами. Через большую комнату он хотел вновь пройти на веранду, но увидел Любу. Она улыбнулась, разглядывая его через зеркало.

— Славик, какой ты красивый, — сказала она и не добавила слово «сегодня». Она чувствовала, что нельзя было без этого слова, но все равно почему-то не произнесла, не добавила этого слова. Зуева словно ошпарило кипятком, сердце его забилось часто и неритмично. Он чуть побледнел и с трудом овладел собой.

— Ты путаешь меня с галстуком, — произнес он и помахал ей одними пальцами. Затем через кухню вышел из дома, прошел к машине и сел за руль, чтобы снова вернуться к себе. Но и за рулем ему не удалось вернуться к себе. Его захватила радостная окрыленность, он не сопротивлялся ощущению счастливой какой-то бесплотности, он вернулся в то самое состояние, что испытывал тогда на катке, и в гондоле колеса обозрения, и в лодке в московском парке.

«Не зря даются первые школьные клички, — думая о другом, мысленно произнес он при виде подъехавшего такси. — Мишка вполне оправдывает звание „идущего впереди“».

Бриш выгрузил из багажника большую коробку с каким-то подарком.

— Старик, о чем думаешь? — коробка оказалась довольно тяжелой. — Не бойся, она не взрывается.

Через минуту Бриш уже целовал на кухне руку Зинаиды Витальевны:

— Вы сегодня прекрасно выглядите. А я всегда рад при виде семейных идиллий.

— Что ты говоришь, Миша! Я все глаза выплакала… Гляжу, как Люба с ним мучается, и думаю: господи, чем он заворожил ее? — Зинаида Витальевна придвинулась и заговорила шепотом: — Он же обманом женился! Без меня, пока я была на гастролях…

— Да что вы говорите! — тоже шепотом произнес Бриш.

— Честное слово, обманом. Никогда в жизни не ожидала. А вы знаете? Ее он тоже обманывает…