Все-все-все сказки, рассказы, были и басни

Едет Ефим один тем же путём. Стал к дому приближаться, опять напала на него забота, как без него дома живут. «В год, – думает, – воды много утечёт. Дом целый век собираешь, а разорить дом недолго. Как-то без него сын дела повёл, как весна вскрылась, как скотина перезимовала, так ли избу выделали?» Дошёл Ефим до того места, где он запрошлый год расстался с Елисеем. Народу и узнать нельзя. Где запрошлый год бедствовал народ, нынче все достаточно живут. Родилось хорошо в поле. Поправился народ, и прежнее горе забыли. Подходит вечерком Ефим к тому самому селу, где запрошлый год Елисей отстал. Только вошёл в село, выскочила из-за хатки девочка в белой рубахе.

– Дiд! дiдко! до нас заходи.

Хотел Ефим пройти, да не пускает девочка, ухватила за полу, тащит к хате, а сама смеётся.

Вышла на крыльцо и женщина с мальчиком, тоже манит:

– Заходи, мол, дедушка, поужинать – переночуешь.

Зашёл Ефим. «Кстати, – думает, – про Елисея спрошу: никак, в эту самую хатку он тогда и напиться заходил».

Вошёл Ефим, сняла с него женщина сумку, умыться подала, посадила за стол. Молока достала, вареников, каши – поставила на стол. Поблагодарил Тарасыч, похвалил людей за то, что они странников привечают. Покачала головой женщина.

– Нам, – говорит, – нельзя странников не привечать. Мы от странника жизнь узнали. Жили мы, бога забыли, и наказал нас бог так, что все только смерти ждали. Дошли летось до того, что все лежали – и есть нечего и больны. И помереть бы нам, да наслал нам бог такого же, вот как ты, старичка. Зашёл он среди дня напиться, да увидал нас, пожалел, да и остался с нами. И поил, и кормил, и на ноги поставил, и землю выкупил, и лошадь с телегой купил, у нас кинул.

Вошла в хату старуха, перебила речь женщины.

– И сами мы не знаем, – говорит, – человек ли был, или ангел божий. Всех-то любил, всех-то жалел, и ушёл – не сказался, и молить за кого бога – не знаем. Как теперь вижу: лежу я, смерти жду, смотрю – вошёл старичок, немудрёненький, так лысенький, воды напиться. Ещё я подумала, грешная: что шляются? А он вон что сделал! Как увидал нас, сейчас сумочку долой, вот на этом месте поставил, развязал.

Вступилась и девочка.

– Нет, – говорит, – бабушка, он прежде сюда посередь хаты поставил сумку, а потом на лавку убрал.

И стали они спорить и все его слова и дела поминать: и где он сидел, и где спал, и что делал, и что кому сказал.

На ночь приехал и мужик-хозяин на лошади, тоже стал про Елисея рассказывать, как он у них жил.

– Не приди он к нам, – говорит, – мы бы все в грехах померли. Помирали мы в отчаянии, на бога и на людей роптали. А он нас и на ноги поставил, и через него мы и бога узнали, и в добрых людей уверовали. Спаси его Христос! Прежде как скоты жили, он нас людьми сделал.

Накормили, напоили люди Ефима, положили спать и сами легли.

Лежит Ефим и не спит, и не выходит у него из головы Елисей, как он видел его в Иерусалиме три раза в переднем месте.

«Так вот он где, – думает, – упередил меня! Мои труды приняты, нет ли, а его-то принял господь».

Наутро распрощались люди с Ефимом, наклали ему пирожков на дорогу и пошли на работу, а Ефим – в путь-дорогу.

XII

Ровно год проходил Ефим. На весну вернулся домой.

Пришёл он домой к вечеру. Сына дома не было: в кабаке был. Пришёл сын выпивши, стал его Ефим расспрашивать. По всему увидал, что замотался без него малый. Деньги все провёл дурно, дела упустил. Стал его отец щунять. Стал сын грубиянить.

– Ты бы, – говорит, – сам поворочал, а то ты ушёл ходить да ещё деньги с собой унёс все, а с меня спрашиваешь.

Рассерчал старик, побил сына.

Наутро вышел Ефим Тарасыч к старосте о сыне поговорить, идёт мимо Елисеева двора. Стоит старуха Елисеева на крылечке, здоровается:

– Здорово, кум, – говорит, – здорово ли, касатик, сходил?

Остановился Ефим Тарасыч.

– Слава богу, – говорит, – сходил; твоего старика потерял, да, слышу, он домой вернулся.

И заговорила старуха – охотница была покалякать.

– Вернулся, – говорит, – кормилец, давно вернулся. Вскоре после успенья, никак. Уж и рады же мы были, что его бог принёс! Скучно нам без него. Работа уж от него какая, – года его ушли. А всё голова, и нам веселей. Уж и парень-то как радовался! Без него, – говорит, – как без света в глазу. Скучно нам без него, желанный, любим мы его, уж как жалеем.

– Что ж, дома, что ль, он теперь?

– Дома, родной, на пчельнике, рои огребает. Хороша, – баит, – роёвщина. Такую бог дал силу пчеле, что старик и не запомнит. Не по грехам, – баит, – бог даёт. Заходи, желанный, уж как рад-то будет.

Пошёл Ефим через сени, через двор на пчельник к Елисею. Вошёл на пчельник, смотрит – стоит Елисей без сетки, без рукавиц, в кафтане сером под берёзкой, руки развёл и глядит кверху, и лысина блестит во всю голову, как он в Иерусалиме у гроба господня стоял, а над ним, как в Иерусалиме, сквозь берёзку, как жар горит, играет солнце, а вокруг головы золотые пчёлки в венец свились, вьются, а не жалят его. Остановился Ефим.

Окликнула старуха Елисеева мужа.

– Кум, – говорит, – пришёл!

Оглянулся Елисей, обрадовался, пошёл куму навстречу, полегонечку пчёл из бороды выбирает.