Все женщины — химеры

Может быть, пора уже начать? Или хотя бы развернуть тихую пропаганду?

Когда выехали из темного леса на достаточно широкую поляну с чистым звездным небом, мои плечи напряглись сами по себе, словно нужно выдержать его вес, когда обрушится на землю.

Глава 11

Луна висит огромная и тяжелая, если бы еще не такая красная, словно вся покрыта кипящей лавой из миллионов извергающихся вулканов… а может, и в самом деле вся в лаве? Хотя иногда кажется, что там все уже застыло, а поверхность просто накалена до багрового свечения из-за внутреннего жара.

Фицрой посмотрел на меня, на луну, снова на меня.

– Что-то стряслось?

– Да нет, – ответил я с трудом, в горле запершило, сказал хрипло: – Просто чувствую нечто…

– Что?

– Нечто, – повторил я и посмотрел на него значительно. – Я же ученик чародея, помнишь?

– Ну да, – согласился он. – Хоть и драчливый какой-то, будто и не чародей, но все-таки чародей, признаю. Уважаю даже.

– За что?

– Да драчливость, – сообщил он. – А за что еще можно уважать мужчин? Без драчливости мы ничто. Всяк должен доказывать, что он чего-то стоит. А как доказывать иначе?

– Ну да, – согласился я. – Вроде без вариантов. Мы же люди, а не пингвины.

– Кто такие пингвины?

– Вегетарианцы, – пояснил я. – Рыбой питаются, потому мирные.

Он задумался, а я поглядывал на него, хорош как соратник, хорош как воин. Можно бы ему еще и щит, но даже с мечом не уверен, хорошо ли я, точнее, правильно ли поступил. Все-таки косплеисты делают их для игры, а игра и есть игра. В детстве видел в цирке, как на грудь лежащего силача кладут наковальню и на ней молотобойцы выковывают подковы. Или же на грудь опускают глыбу камня и разбивают ее молотами.

А фокус в том, что чем больше масса на груди, тем легче выдерживает удары молотов, гасит их в себе. Куда болезненнее было бы положить камешек на грудь и ударить по нему молотом!

Обычный щит вбирает в себя удар, гасит, а суперлегкий саданет от удара противника тебя самого в морду. То же самое и с мечом: с обычным весом парирует удар, а с облегченным нужна иная тактика.

– Фицрой, – сказал я, – поупражняйся сперва. С таким мечом надо всегда на опережение!.. Успеть ударить первым.

Он кивнул.

– Да, понимаю, парировать им труднее… Слишком какой-то легкий. Мой лучше. Но этот красивее.

– Зато рука не устанет, – поспешно сказал я. – А ты вообще-то юркий, как вьюн. Это больше по тебе.

Он спросил с сомнением:

– А не сломается от первого же удара? Что-то он вроде тонкой льдинки на солнце…

– А попробуй, – предложил я, – год у тебя рабом буду.

Он вскочил, глаза вспыхнули, как два солнца.

– Ловлю на слове!

Он с таким энтузиазмом ринулся к груде камней у обочины, что у меня сердце все-таки дрогнуло. Конечно, обычными методами не сломать, но кто знает, что может случиться в мире этой чертовой магии…

Конь его встал как вкопанный, не доезжая до камней. Я подъехал ближе, Фицрой настороженно поглядывает по сторонам. Я не успел открыть рот для вопроса, что случилось, как сам ощутил приближение холода.

Моя рука метнулась вперед, уже согнутая для стрельбы, а Фицрой легко и красиво выдернул меч.

– Не успел, – прошептал он, – проверить…

– Лучшая проверка, – сказал я, – это…

На дорогу выскочили несколько человек в лохмотьях, один прокричал страшным голосом:

– Слезть с коней!.. Именем принца Роммельса!

– Ого, – сказал Фицрой, – давно я о нем не слышал…

– Что-то он затих, – согласился я. – За спиной всего трое?

– Но с пиками, – предупредил Фицрой.

– Тогда беру пикейщиков, – сказал я. – Они смешнее.

Он молча поднял коня на дыбы и бросил на тройку разбойников впереди. Они испуганно прыснули в стороны, но один ловко метнул топор, Фицрой успел пригнуться, дальше я не видел, так как развернулся к отрезавшим нам дорогу и сразу открыл стрельбу.

Все ждали чего-то другого, я стрелял, как в тире, где мишени на расстоянии пяти шагов, двоих убил на месте, но чувствую только злость и ожесточение, никакой жалости или раскаяния, что в нас, людях, пошло не так…

Или так правильно?

Фицрой там далеко развернул коня, мне он показался бледным, а когда приблизился, я увидел залитую кровью левую половинку лица. От крови уже промок воротник и плечо кафтана.

– Ты истекаешь кровью! – крикнул я.

Он слабо, но с великоглердской небрежностью отмахнулся:

– Ничего, царапина…

– Тебе полчерепа снесло!

Он изумился:

– Правда? А я как-то не заметил… Говорю же, царапнуло…

– От этой царапнутости откинешь копыта, – предупредил я. – Стой, не двигайся… Думаешь, мне тебя жалко? Ничуть. Мне напарника жалко. Вот выручим Рундельштотта, тогда хоть сам убейся о дерево. Или о стену, тоже хорошо.

Он с вялой улыбкой наблюдал, как я отстегнул пряжку пояса, вытащил нечто крохотное, меньше ногтя.

– Какой ты добрый…

– А то!

– Это у тебя что-то колдовское?

– Не вертись, – предупредил я. – Из меня хреновый лекарь. Дернешься, у тебя голова скатится на дорогу. А я попинаю…