Все жизни в свитке бытия

Мужчины курили. Дым незнакомый, тревожащий сознание, выдернул из памяти картинку моего первого опыта: на ночном дежурстве в Детском доме у меня заболел зуб и сердобольная повар Ульяна, дала мне папироску из пачки Беломорканал, велела глубоко затягиваться и держать дым во рту. Меня вывернуло наизнанку, Ульяна ухаживала и винилась. Последующий интерес пренебрёг опытом. Испытывая обиду, я уединялась где-нибудь с сигаретой и изводила свое нутро. Возникшее при этом чувство вины игнорировалось, зато удовольствие от самого процесса расценивалось мной как свобода выбора.

Блондин в этот раз не обращал на меня внимания, он тоже смотрел на подругу, всё вертелось вокруг неё. Чтобы не выглядеть обойдённой, я лихо чиркнула спичкой и затянулась. Ничего не поняв сразу, я вдохнула дым ещё и ещё. Через некоторое время почувствовала, что надо немедленно покинуть комнату.

Шла я плохо, ноги стали ватными, внутри было полно дыма, он давил на плечи. Туалет оказался в конце длинного коридора. Там пропали, наверное, четыре из пяти чувств, которыми мы ощущаем мир. Что-то крутилось во мне, вызывая панический страх. Глаза отказывались давать картинку окружающего. Навалилась тьма. Тело моё корчилось, извергало всё и стремилось стать чистым.

Как только телесный протест прекратился, вернулось сознание, я поняла всё мгновенно: сигареты были с анашой! Попутчики узбеки о ней рассказывали.

Вернувшись в комнату я увидела только Толстяка и Аллу, которые всё так же громко смеялись. Алла жестом пригласила присоединиться. Толстяк, посылая в мою сторону какие-то пассы, пытался поцеловать подругу в шею, она отбивалась. Оторвавшись от неё, он скачками приблизился ко мне и, смеясь и кривляясь, повернул к двери:

– Проветрись, уйди!

Вернувшись к Алле, Толстяк некрасиво, накось, взял её на руки и понёс, но зацепившись за ножку стула, уронил. Кажется, она ударилась об острый край стола. Тут подоспела я, и поднимая отупевшую от падения подругу, громко говорила ей в ухо: “Надо уходить”! Ещё смеясь, она вдруг сильно побледнела и сделалась вялой. Толстяк засуетился, стал трясти над ней полотенцем, открыл окно и нырнул в дверь.

Укладывая подругу на кровать, я увидела, на виске ссадину с выступившей кровью. Вернувшаяся с Толстяком компания присоединилась ко мне, бестолково щупая пульс, расправляя на лбу мокрое полотенце. Толстяк притащил большой пузатый чайник и, наполнив пиалу, бухнул туда полсахарницы.

– Я знаю, сладкий чай поможет!

Он хотел сам поить Аллу чаем, но я оттолкнула:

– Ты уже сделал дело…

Кое-как выпитый чай вернул подруге чувства. Улыбаясь издалека, она неуверенно проводила пальцами по лбу:

– Почему так больно?

Все засмеялись, как ненормальные, от радости. Пока Алла допивала сладкую жидкость и оглядывалась, как бы впервые видя комнату и нас, встрепенувшийся Вадик-Толстяк опять пристроился рядом с кроватью и попытался завладеть её рукой. Она тихо и раздельно сказала:

– Пошел вон! Тебя за человека приняли, а ты… думаешь, не поняла, к чему весь этот балаган?

Алла неловко встала, поправила юбку, охнула, дотронулась до головы и стерев гримасу боли, улыбнулась, как только она умела: легко, озорно.

– Ну, что, мелкие проходимцы, пронесло на этот раз?!

Алла наклонилась над сидящим Вадиком, дурашливо взъерошила ему волосы и пробросила:

– Напоминаю: старайся жить так, "чтобы не было мучительно больно…" дальше ты знаешь.

Они пошли провожать нас и уговаривали встретиться на другой день за городом, в Чор-Бакре. Но мы уезжали домой.

Утром нас разбудил стук в дверь. Вошел служитель с букетом красных роз:” Вам… вот … передали”. Записки не оказалось, но мы знали, от кого они. На душе потеплело. Поняли что-то про себя киношники…

В моём сознании роза прописалась недавно и значила пока немного....

Однажды, добравшись до заброшенного кладбища, мы с бабушкой, присели отдохнуть у могилы деда. Сморённая долгой дорогой и жарой, я почти уснула на зелёном холмике, как вдруг нежный запах заставил оглядеться вокруг. В зелени прятался цветок, которого я не знала. Он, красный, округлый, устроился на твёрдой чашечке из зелёных лепестков, но не это поразило – цветок слегка увядал. Он вызвал мой восторг и переживание чего-то смутно тревожащего…

– Цветок называется роза. Дедушка мне такую подарил на венчании. А я ему на могилку посадила, чтобы отблагодарить…

Увядшая роза среди пышного цветника Бухары, запечатлённая в памяти – привет от бабушки и ещё, наверно, призыв к благоразумию. Но я опоздала прочитать этот знак. Может, так надо было?

Бог готов ежечасно, но мы не готовы,

Бог к нам близок, но мы далеки.

Бог внутри, но мы снаружи,

Бог в нас дома, но мы чужие.

(Мейстер Экхарт)

Возвращались в полупустом вагоне. За окном чёрную материю всё также простреливали редкие огни, сигналя о драгоценности жизни. Мной владели волнения человека нашедшего клад, перебирающего приобретения, прикидывающего стоимость добра. Вдохновение, как свежий ветер, туго натягивало парус.

Новое переживание нахлынуло внезапно. Покачиваясь в колыбели вагона, я почувствовала себя только что рожденной, без прошлого.