Все золото Колымы

— Считаю, я теперь должен обращаться к вам «гражданин капитан». Так у вас полагается…

Я не ответил, да вряд ли он ждал моего ответа, просто, наверное, хотел прервать затянувшееся молчание. Почему же он сделал ЭТО? Такого странного преступления я еще не встречал. По существу, человек обокрал самого себя…

Вдруг я увидел маленького мальчика в аккуратно отглаженном костюмчике, с пионерским галстуком, бродящего по пустынным комнатам отцовской квартиры. Ему скучно, и он рассматривает огромные кляссеры с подковами, изучает сокровища, которым завидуют все ребята со двора. Но сам он не радуется этим красивым картинкам с изображением экзотических рыб и зверей. Если бы можно было их кому-то показать, с кем-то поделиться своими знаниями (а он немало узнал, слушая рассказы отца), но ему запрещено приглашать друзей в дом. Отец боится даже детей…

Мальчик подрос и теперь на лацкане его пиджака комсомольский значок, и опять он бродит после уроков без друзей по квартире. Только теперь он почти взрослый и комнаты не кажутся ему такими уж большими, а кляссеры — огромными. Он растет, а они уменьшаются, и только для отца они остаются прежними — закрывающими весь мир. К нему приходят какие-то люди. В их глазах просьба о помощи. Они приносят тоненькие тетради, между страницами которых вложены марки, у некоторых карманные кляссеры, иногда приносят альбомы, в них каждая марка обведена цветными карандашами и по верху страницы печатными буквами обозначено название страны. Чувствуется, что все это работа ребенка, может, его сверстника. Принесший альбом вопросительно смотрит на Николая Федоровича и неуверенно спрашивает:

— Сколько, Николай Федорович, я мог бы получить за коллекцию? Я понимаю, марки чепуховые, сынишка собирал, баловство… Но вы человек знающий и правильно оцените их…

Потом они уходили в другую комнату, о чем-то долго разговаривали. Владелец альбома уходил, а марки оставались и отец переселял их в кляссеры.

Бежали годы, и бывший мальчик шагал по курсам института, но и теперь он не осмеливался встречаться с друзьями, да и не было у него настоящего друга, одни приятели. Он все знал о марках, он понимал в них не меньше отца, но у самого не было ни одной серии.

— Зачем тебе? — недоумевал старший Ильин. — Моих дней осталось — кот наплакал. Все перейдет к тебе. Твои сестры сбежали от нас в трудные дни. Раньше родители проклинали ослушников-детей, времена другие, сотрясать воздух проклятиями — людей смешить. Но отдать тебе всю коллекцию — это еще в моих силах…

Но он не выполнил и этого обещания. Ушел из жизни, оставаясь хозяином коллекции. И теперь без завещания, а отец суеверно боялся его составлять, думая, что этим ускорит смерть, коллекция принадлежала всем наследникам. Но были марки, ценные марки, о которых никто не знал, и Федор Николаевич решился…

Как говорят ученые люди, попробуем реконструировать преступление. Храмов проник в опечатанную квартиру намного раньше, и принялся искать марки Громова. Пришлось изрядно потрудиться — нелегко и знающему человеку разобраться в филателистических богатствах Ильина. Представляю, как матерился Сибиряк, тщетно пытаясь найти известные ему серии. Но тут новая неожиданность: кто-то отпирает входную дверь, приходится прятаться в ванной комнате. Оттуда он видит, как незнакомец в считанные минуты отыскивает злополучный кляссер. С удивлением наблюдает Сибиряк за Ильиным, который, не торопясь, открывает бутылку «Кавказа», а затем выливает содержимое в раковину. Правда, он не догадывается, с какой целью это делается. А разгадка проста: Федор Николаевич «укреплял» алиби, ведь все знали и могли подтвердить при случае, что сам он не выносит алкоголь…

До этих пор мне было все ясно. Мелкие детали не в счет. А что же произошло дальше? Почему Сибиряк отпустил Федора Николаевича живым и невредимым?

Снова и снова я размышляю над этим, как любит говорить Иван Петрович Бондарь, «феноменом». Мне ясно, что причина может быть лишь одна — кто-то или что-то спугнуло Храмова. Но что? Это сумел объяснить эксперт Коля Ушаков.

— Знаешь, старик, — начал он вместо приветствия. — В свои первый приезд на хату покойного я на всякий случай оставил на память пальчики со звонка…

Когда наш патрон в очередной раз высекает Колю за увлечение «чуждым для нас языком», мне его бывает жалко, но сегодня я готов признать, что экзекуции проводятся слишком редко. Это надо же! Я сутками ломаю голову над ребусами, а он, видите ли, не знает, нужна пара лишних отпечатков или нет.

— Не волнуйся, старичок. Отпечатки не принадлежали никому из фигурантов, поэтому я и забыл о них…

А часом позже в моем кабинете удивлялся Семен Николаевич Майоров.

— Я думал, что для вас это не имеет значения, — странный день — все беспокоились о моем времени и старались не загружать лишней информацией. — Главное ведь в том, что я обнаружил сорванные печати. Ну, позвонил я пару раз, никто не ответил…

— А если бы дверь отворилась и появился мужчина с пистолетом? Учтите при этом, что с игрушечными в квартиры не залезают.

— Так я об этом даже не подумал…