Все золото мира и весь его блеск

Снилось же Нихаду, что идет он узкой извилистой тропинкой по крутому горному склону, как бы парящему в дымке высоко над морем, и вдруг замечает у самых своих ног змею. Крупную, с яркой, пестрой раскраской, красивую, но ядовитую и смертельно опасную. И хочет Нихад попятиться назад или обойти ее стороной, но видит и сзади себя змею, потом еще одну сбоку, и еще, и, оказывается, весь склон усеян шипящими, извивающимися тварями, пестрыми, яркими, красивыми, но ядовитыми и смертельно опасными. И с каждым мигом их становится все больше, и все более злобно шипят они, то сплетаются в блестящие клубки, то выбрасывают в воздух свои лоснящиеся тела, как отпущенные на волю пружины, и некуда от них деться, они повсюду, повсюду, и бежит Нихад в панике куда-то вниз по тропе, но чувствует, что настал его конец, вот-вот какая-нибудь из них вонзит в него клыки… Спасительная мысль приходит в самый последний миг: «Да ведь я же могу летать!» Нихад подпрыгивает в воздух, быстро-быстро, пока снова не коснулся земли, перебирает ногами, как бы делая несколько мелких шагов, и вот уже он парит в чистой голубизне, и змеи остались далеко внизу, и нет уже до них никакого дела, и нет в душе Нихада никакого страха, а один только ровный, счастливый покой и чувство горделивого могущества и нескончаемой радости…

Да… Этой ночью он видел тот же сон. Ну, место, вроде было другое, но суть та же — змеи и полет как спасение от них. Красивые змеи, пестрые, яркие, но ядовитые и смертельно опасные…

Тень упала на страницы «Маруды поверженного».

— Все читаешь, читатель? — голос друга Йоната был полон злобы и раздражения.

Нихад, вздрогнув, поднял голову.

— Я… э-э… А ты что — уже…

Йонат вырвал у него из рук брошюрку, секунду вглядывался в текст, затем громко прочел с издевательскими интонациями:

«Ограничение в пище дисциплинирует Ученика. Через чистоту ума приходит умственная бодрость, концентрация, победа над чувствами и готовность к самопознанию. Удовлетворение дает полное счастье и мир. Через практику аскетизма появляются некоторые силы. Контролируя внутреннюю энергию и сосредотачиваясь на взаимодействии пространства и тонкого пламенного тела, Ученик получает возможность летать по своему желанию…»

— Дерьмо! — прошипел сквозь зубы Квеси Йонат и отшвырнул книжку в сторону помойки.

— Эй! — закричал Нихад, — ты чего?! Разбросался тут! Не твоя же!..

— Дурак ты, Нихад! Так и будешь всю жизнь в этом вонючем бараке сидеть и забивать мозги всякой парашей?

— Можешь что-нибудь лучшее предложить? Нашел способ, как разбогатеть за три дня?

— Будешь ждать чудесного избавления от бога Перничека, так точно ни фига не разбогатеешь и так и останешься в дерьме сидеть!..

Нихад посмотрел на Йоната внимательно.

— Никто ничего не дал?

Квеси Йонат смачно сплюнул себе под ноги.

— Крысы поганые! Фукс в отрубе — ясно, что все уже пропил. Гека нет дома и никто не знает, где. Урманец сидит у Сида с какими-то болванами, стол ломится, морды у всех уже красные, я сунулся было, а там у них, ты же знаешь, вышибала у входа, меня не пустили, я рукой машу, а эта гнида делает вид, что меня не замечает. Сволочь! Точно ведь видел, я тебе говорю… Дер Хаар меня просто послал подальше — мол, я и так ему должен. Козлы вонючие! Хоть бы кружку пива кто поставил…

Квеси Йонат еще раз сплюнул сквозь зубы и опустился на теплый, нагретый солнцем камень рядом с Нихадом. Ярость на его лице уступила место полной безнадеге и унынию.

Все было ясно. Нихад покосился в сторону валяющейся на земле брошюрки раз уж ни денег, ни хлеба, так хоть почитать, но пока не решался пойти и поднять. Не хотел вызывать нового приступа ярости у Йоната.

Молчали долго, говорить было не о чем. Лишь ровно стрекотала швейная машинка да временами ветер приносил обрывки радостных возгласов и музыкальных фраз со стороны праздничного города.

Швейная машинка внезапно замолкла.

— И кто это в праздник работает? Тетушка Лигура, что ли? — спросил Нихад, лишь бы прервать долгую паузу. — Она ведь всегда строго обычаи блюдет…

— Лигура с утра ушла, когда ты еще дрых, — ответил Йонат, глядя перед собой. — Машинку у нее Хэм Питч попросил. Совсем рехнулся, старый козел… То какой-то черной керамикой занимался, то шить надумал…

— А кем он раньше был?

— Маруда его знает, кем он был. Главное, что сейчас у него ни гроша за душой.

— Может, хлеб у него есть?

— Поделится он с тобой, как же, сквалыга старый…

В темном дверном проеме барака возникла фигура Хэма Питча. Старик обвел глазами двор, зафиксировал взглядом сидящих друзей и ощерился в редкозубой ухмылке.

— Глянь-ка, — сказал пораженный Нихад, — к нам идет. Что это с ним?