Всеблагое электричество

Неопределенного возраста дамочка в застиранном халате послушно кивнула и вернулась к прерванному занятию; вышибала неуверенно помялся, но, по здравом размышлении, решил в разборки сиятельных не вмешиваться и скрылся в задней комнате.

Я спокойно поднялся по широкой лестнице с резными балясинами на второй этаж, прошел до конца коридора и без стука распахнул дверь сдаваемых внаем апартаментов.

В комнате царил густой полумрак и витали клубы ароматного дыма. Все окна были задернуты плотными шторами, и лишь краешек одного приоткрыли таким образом, что неяркий свет падал на книгу в руке импозантного господина лет тридцати с песочного цвета усами и аккуратной бородкой, а шкафы и рабочий стол в дальнем углу терялись в тенях.

Хозяин апартаментов при моем появлении оторвался от трубки стоявшего на полу кальяна и на одном дыхании хорошо поставленным баритоном произнес:

— Леопольд, друг мой, всецело разделяю твое раздражение, но позволь…

Ничего ему позволять я не собирался.

— Лучше заткнись! — потребовал я, обрывая объяснения на полуслове.

— Это крайне невежливо с твоей стороны! — разыграл обиду Альберт Брандт, талантливый поэт, мой хороший друг и конченый подонок. — Леопольд, твои действия…

Я швырнул в него попавшуюся под руку подушку и повторил:

— Хватит! — Потом улегся на оттоманку и уставился в потолок. — Когда ты так говоришь, мне хочется проколоть себе барабанные перепонки.

Поэт заливисто рассмеялся, откашлялся и произнес уже своим обычным голосом, хрипловатым и слегка надсаженным:

— Все время забываю, что у тебя нет слуха. — Глаза его потускнели и перестали сиять в полумраке апартаментов двумя болотными огоньками.

Альберт был талантлив не только в стихосложении; когда он начинал декламировать свои вирши, впечатлительные дамочки впадали в экстаз от одних только звуков его чарующего голоса. Так проявлялся его истинный талант, талант сиятельного.

При желании поэт мог переубедить даже падшего.

— У меня нет слуха, а у тебя нет совести, Альберт, — заявил я, устраиваясь поудобней. — Ты подлец. Подлец и бесчестный человек. Знаешь, почему я не подошел и не протянул руку? Просто боюсь не сдержаться и двинуть тебе по морде!

И, надо сказать, мое заявление было преувеличением лишь отчасти. Я действительно был на приятеля очень и очень зол. Просто старался этого не показывать, пряча обиду за излишне резкими словами.

— Ты как всегда сгущаешь краски, Леопольд, — укорил меня поэт, поднялся с дивана и затянул пояс восточного халата.

— В самом деле? — опешил я, выдернул из-под головы вторую подушку и швырнул ее в поэта. — Да меня из-за твоего длинного языка чуть не поджарили!

Альберт ленивым движением отбил подушку в сторону и задернул штору, окончательно погрузив апартаменты в полумрак. Затем подошел к бару и налил себе вина.

— Я, право, не предвидел особых осложнений, — пожал он плечами. — И в самом деле, Лео! С тобой ведь не случилось ничего плохого, так?

— Не случилось ничего плохого? — возмутился я, не без труда переборов желание отвесить приятелю пару оплеух. — Альберт, тебя просто попросили написать стихи! Какого дьявола ты растрепал об этом газетчику?! Ты ведь прекрасно знал, что отец моей симпатии не оставит огласку без последствий!

Поэт вернулся на диван и спокойно развалился с бокалом вина среди многочисленных подушек.

— Твоей симпатии, Лео? Я не ослышался? — хмыкнул он. — А сиятельная Елизавета-Мария фон Нальц знала о твоих чувствах? Нет? Ты вообще планировал объясниться или намеревался отправить мои стихи анонимным посланием?

Я промолчал, ведь именно так и намеревался поступить.

Мое молчание оказалось красноречивей любых слов, и поэт взмахнул рукой, едва не расплескав вино на пол.

— Леопольд! Пойми, ты не должен скрывать свои чувства. Не должен позволять своей стеснительности…

— Да какая, к дьяволу, стеснительность! — взорвался я. — Альберт, у нее через месяц свадьба с племянником министра юстиции! Что мне оставалось делать?

— Брось, Лео! Ты любишь ее?

— Люблю!

— Так расскажи ей об этом. Борись за свою любовь!

— Ничего ты не понимаешь…

Альберт отпил вина и спросил:

— Сколько ты тянул с этим? Полгода?

— Около того. — Я развалился на оттоманке и вновь уставился в потолок. — Никак не подворачивался подходящий случай. А ты все испортил. Ты даже не представляешь, в какие неприятности меня втравил.

— Обвинять других в собственных бедах — это естественная защитная реакция психики, но если ты выберешь этот путь, то никогда не преодолеешь собственных слабостей, — выдал поэт как по писаному. — Леопольд, я хорошо тебя знаю, понимаю, сколь непросто тебе сходиться с людьми. Да, я поступил неправильно, решив подтолкнуть тебя, но мои намерения были чисты! Тебе стоило бы давным-давно набраться смелости и рассказать о своих чувствах!

— Так, значит, это я сам во всем виноват?

— А кто же еще? — удивился Альберт.

— Ну ты и гад! — выругался я. — Бессовестный подонок!

— Скажи честно: ты бы решился заговорить с ней о своих чувствах, не подтолкни я тебя к этому?

— Ты мой психиатр? — окрысился я.

— Я просто хотел помочь!