Всеблагое электричество. Пенталогия

В итоге, прежде чем соваться в затопленный подвал дворца, задумал проверить развалины кладбищенской часовни и катакомбы. Церквушка была постройкой столь древней, что никто из историков толком не знал, когда именно и с какой целью ее возвели посреди открытого всем ветрам поля близ резиденции падшего. Но даже больше часовни меня заинтересовали близлежащие подземелья. Один из входов в катакомбы располагался на восточном склоне холма, вершину которого мы с Рамоном сегодня посетили, и при всей осторожности в оценках счесть подобное обстоятельство простым совпадением я никак не мог.

Именно поэтому решил начать именно с катакомб. Но — завтра, это все завтра.

На крыльцо особняка поднялся, едва не валясь с ног от усталости. А только избавился от куртки, мокрого котелка и грязных сапог, как из обеденного зала донесся стук и хриплый крик.

— Жрать! — проорал лепрекон. — Жрать давай, драть!

Дивясь отчаянной наглости своего вымышленного друга, я прошел в зал и удивился еще больше, обнаружив, что Елизавета-Мария накрывает на стол, а коротышка изо всех сил колотит по столу ложкой, не переставая голосить:

— Жрать! Драть! Жрать! Драть!

— Уймись! — потребовал я.

— Жрать победителю мавров! — немедленно отозвался лепрекон, но долбить ложкой по столу перестал.

Елизавета-Мария посмотрела на меня с благодарностью и ушла на кухню.

— Что с Теодором? — спросил я, когда она вернулась и выставила на стол огромное блюдо.

— Твой дворецкий его видеть не может, — кивнула девушка на лепрекона. — Как увидит, его сразу трясти начинает.

На мой взгляд, Теодор слишком близко к сердцу принял пропажу столового серебра, но слуга и при жизни отличался педантизмом и болезненной принципиальностью, а уж после смерти убедить его пойти на компромисс и вовсе стало делом решительно невозможным.

Поэтому я лишь пожал плечами и отправился мыть руки.

Когда вернулся, лепрекон с завязанной вокруг шеи салфеткой облизывался в предвкушении сытного обеда, а Елизавета-Мария выкладывала с блюда тушеное мясо.

— Быстрее! Шевелись, драть! — торопил ее коротышка, от нетерпения ерзая на стуле. Получив заветную тарелку, он принюхался, потыкал в мясо столовым ножом и скривился: — Крысиная отрава!

— Перестань! — потребовал я, но он и не подумал успокоиться.

— Драть! Лео, это крысиная отрава! — повторил лепрекон, сорвал с шеи салфетку и засеменил прочь, как бы между делом прихватив со стола бутылку вина.

Елизавета-Мария недобро глянула ему вслед и милым голосочком произнесла:

— Крысиная отрава в мясе? Вовсе нет! Крысиная отрава засыпана в одну из бутылок вина. И только я знаю, в какую именно!

Лепрекон обернулся в дверях, возмущенно надулся и выругался:

— Стерва!

— Приятного аппетита, — улыбнулась девушка, ничуть не менее мило, чем до того.

Настроение у нее сегодня было просто замечательное.

У меня же оно оставляло желать лучшего, поэтому я молча расправился с ужином и попросил дворецкого принести чай наверх.

— Как скажете, виконт, — кивнул Теодор, убирая со стола.

— Лео! — окликнула меня Елизавета-Мария, прежде чем я успел выйти из комнаты. — Как такое может быть?

Я с недоумением обернулся.

— Что именно вызывает твое удивление?

— Лепрекон. Он слишком реальный для твоей выдумки. Что придает ему силы?

— Клад! — немедленно отозвался Теодор. — Где лепрекон, там и клад. Все дело в кладе!

Девушка задумчиво кивнула:

— Возможно, и клад. Что ж, это будет славная охота.

— Только не разнесите весь дом, — потребовал я, нисколько не сомневаясь, что вскоре обнаружу эту спевшуюся парочку за простукиванием стен, а то и перекапыванием сада.

Пусть их! И я со спокойным сердцем отправился в спальню.

К величайшему моему облегчению, лепрекона в комнате не оказалось, а все следы его недавнего присутствия — пустая бутылка, окурки и воск на подлокотнике кресла — оказались убраны не терпевшим беспорядка дворецким.

Портрет Елизаветы-Марии фон Нальц лежал на письменном столе; я смотрел на него, пока щемящая боль в груди не сделалась невыносимой, потом улегся на кровать. Даже свет гасить не стал, просто в ожидании вечернего чая прикрыл на секунду глаза, а уже утром меня растолкала Елизавета-Мария.

— Лео, за тобой полиция! — сообщила она пренеприятнейшее известие.

Я подскочил как ужаленный, но сразу вспомнил о Рамоне и уселся обратно.

— Сейчас спущусь, — пообещал девушке, и та вышла из комнаты, зябко кутаясь в длинный домашний халат.

Сбросив сонливость, я взял пиджак, на ходу натянул его и поплелся на первый этаж, лелея надежду, что котелок и сапоги успели хоть немного просохнуть за ночь.

Теодор и в самом деле догадался их просушить, но на улице дул порывистый ветер и сыпал с неба мелкий противный дождь, поднятый воротник крутки помогал мало, если не сказать не помогал вовсе. За ворот так и потекло. Я поспешил через мертвый сад, еще более неприглядный и пугающий, нежели обычно, выскочил за ворота и юркнул в кабину броневика, спасаясь от ненастья.

— Собачья погода, — пожаловался Рамону.

— Поехали, мне в ночь сегодня, — пробурчал крепыш и начал выбираться из-за руля, но я его остановил:

— Давай сам.