Всегда буду рядом

– Мама, королева! – взвизгнула тут Сандра, и я отвернулась от Генри. В ворота ипподрома въехала запряженная четверкой белых лошадей открытая коляска. Форейтор в ярко-красной ливрее ловко направлял экипаж вперед. На сиденьях виднелись два силуэта: женский – в бледно-изумрудном пальто и шляпе с узкими полями и мужской – в костюме и цилиндре. Королева Елизавета Вторая и ее супруг принц Филипп. Оркестр грянул гимн, зрители, как один, поднялись со своих мест, приветствуя королевскую чету.

– Мама, ну когда уже лошадок пустят? – спросила Сандра.

И я отозвалась:

– Теперь уже скоро. До приезда королевы соревнования не начинаются. А теперь можно.

Наконец все церемонии были позади, и начался первый заезд. Быстро заговорил комментатор, зрители в едином порыве подались вперед, вцепились кто в бинокли, кто в спинки впереди стоящих скамей, жадно следя глазами за скачущими по кругу лошадьми. Мелькали наездники в разноцветных шлемах. Казалось, будто весь воздух над трибунами разом закончился, легкие всех присутствовавших словно втянули его единым напряженным вдохом. Сандра подскочила со своего места и наблюдала за происходящим, взволнованно комкая в руках подол платья.

Меня же скачки волновали мало. Спортивный азарт был мне чужд, к тому же за годы жизни с Генри я побывала на этом мероприятии уже много раз и никаких неожиданностей от него не ждала. А потому, убедившись, что все заняты наблюдением за заездом, тихо достала из сумки планшет и принялась разбирать недавние наброски к новому роману.

За возбужденным ревом голосов я не сразу расслышала, как сдавленно охнул рядом со мной Генри, и обернулась, только когда тот, как-то странно согнувшись, начал вдруг заваливаться на сторону.

– Генри! – вскрикнула я, подхватывая его.

Он тяжело навалился мне на плечо, лицо его, еще недавно просто разрумянившееся, побагровело, глаза выкатились из орбит.

– Генри!

Сандра мельком обернулась в нашу сторону, но, увлеченная азартным зрелищем, кажется, ничего не заметила и снова приставила к глазам тяжелый бинокль. К чести леди Агаты нужно признать, что она сориентировалась первая. Я еще только старалась удержать Генри от падения, беспомощно оглядываясь по сторонам. Она же уже выхватила из своей безупречно элегантной сумочки мобильный телефон и отрывисто заговорила в трубку:

– «Скорая»? Аскотский ипподром, человеку плохо, – и, быстро окинув Генри взглядом, добавила: – Возможно сердечный приступ, – а затем, коротко взглянув на меня, все так же хладнокровно добавила: – Не волнуйся за Сандру, я ее заберу. Поезжай с ним в больницу. Я прибуду, как только смогу.

В последний раз я была в больнице еще в России, в середине девяностых, когда мама слегла с воспалением легких. Все, что мне запомнилось тогда, – это лезущее изо всех щелей убожество. Обшарпанные стены, покореженные продавленные кровати, заплеванный туалет, в котором в дождь капало с потолка. Врачи, которых нужно было отлавливать по коридорам.

Здесь же, в Королевском госпитале в Престоне, больнице, где лечились и производили на свет потомство члены монаршей семьи и приближенные к ним, все было иначе. Порядок, сдержанность, чистота. Генри сразу же увезли, меня же провели в специальную комнату ожидания для родственников. Тут были длинные ряды одинаковых белых стульев, кофейный автомат, на столиках стопками лежали какие-то журналы. Но мне было не до них.

Я опустилась на жесткий металлический стул и сжала руки под подбородком. Молиться я не умела – ну я ведь выросла в Советском Союзе, была пионеркой, комсомолкой, какие уж тут молитвы. Да и мои отношения с метафизическим миром не укладывались в рамки ни одной из существующих религий. И все же сейчас, будь это в моей власти, я молилась бы всем известным богам, чтобы они помогли Генри. Не ради меня – боюсь, такой эгоистичной просьбы божества бы не оценили, но ради него самого. Ради нашей дочери, которая души не чаяла в отце, ради того, чтобы он смог побыть с ней еще, посмотреть, какой она вырастет, может быть, кто знает, торжественно надеть ей на голову академическую шапочку в день окончания Кембриджа.

Прошло, наверное, несколько часов – я не следила за временем, а определить, который час, в этой комнате без окон, освещенной только люминесцентными лампами, было невозможно. Периодически сюда заходили какие-то люди, негромко переговаривались, сражались с кофейным автоматом, иногда даже смеялись. Я же думала только о том, что где-то там, в палате реанимации, среди облаченных в зеленое медицинских работников и попискивающих приборов лежит Генри, мой Генри, мой муж, отец моей дочери, самый чуткий и ненавязчивый человек из всех, кого я знала.

На стул рядом со мной неожиданно опустилась леди Агата. Все такая же прямая, невозмутимая, с сухо поджатыми губами. Только наряд для скачек успела сменить на более простой, но не менее элегантный костюм.

– Вы говорили с врачом? – поинтересовалась она у меня.

Я покачала головой:

– Нет, его сразу увезли. Подозрение на обширный инфаркт.

Агата кивнула как будто бы даже с удовлетворением:

– Я так и думала.

– Почему? – подняла на нее глаза я.