Всегда буду рядом

– Ну ты же знаешь, я всегда готов сорваться по твоему первому зову, – хмыкнул он, то ли в шутку, то ли всерьез, я не поняла. – Что ты теперь будешь делать? Уже подумала?

Я покачала головой, отхлебнула из своего стакана. Виски приятно обожгло язык, и по телу стало медленно расползаться тепло.

– Представления не имею. Писать, наверное, как и всегда. Может, уеду куда-нибудь…

– А как насчет возвращения на Родину? – как-то осторожно, словно боясь меня спугнуть, спросил он. – Не думала об этом? Здесь ведь тебя больше ничто не держит.

– А там? – дернула плечами я. – Там у меня точно так же ничего и никого нет. Сам прекрасно помнишь, как я дважды срывалась в Россию, хоронить сначала отца, потом мать. И как ты помогал мне все организовать. Забавно кстати, что в последнее время мы все чаще встречаемся на похоронах.

– Ну, если ты действительно считаешь, что там у тебя ничего нет… – проговорил Стас.

И посмотрел на меня внимательно, напряженно, тем самым взглядом, который я замечала у него на протяжении всех лет нашего знакомства. Если в юности я могла еще не понимать, что это значит – или только прикидываться перед самой собой, что не понимаю, – то теперь природа этого его взгляда была мне ясна. Мой Стас, мой самый честный, самый преданный товарищ, один из сильнейших драматических актеров, которых мне когда-либо доводилось встречать. Мой друг…

Что могло бы произойти, попробуй мы когда-нибудь перевести наши отношения в другую плоскость? На то, что случится чудо, и мы, два творческих человека, каждый с собственным набором заморочек, тараканов и комплексов, сможем ужиться, надежды было мало. Наша же преданная дружба на этом точно кончится. У меня было не так много друзей, и рисковать потерять одного из самых близких я не могла.

– Дорогой мой, уж не собрался ли ты делать мне предложение в день похорон моего предыдущего мужа? – делано рассмеялась я. – Честное слово, Ретт Батлер – не твоя роль.

– Думаешь? А если бы я отпустил усы?.. – подхватил Стас.

Так мы с ним привычно аккуратно обошли стороной напряженный момент, перевели трудный разговор в шутку, и все покатилось, как раньше.

Через два дня Стас уехал, и мы с Сандрой остались в особняке одни.

Хуже всего было то, что я не могла писать. Ставшая за годы привычной психотерапия не срабатывала – не удавалось сублимировать свои чувства в творческий процесс. Я часами просиживала у компьютера, но перед глазами возникало только одно – вереницы разноцветных шляпок, скачущие где-то внизу и впереди кони и тяжесть, навалившаяся на правое плечо. А затем – стерильная больничная комната ожидания. Персонажи не возникали в моей голове, не вели свои бесконечные разговоры, не позволяли отвлечься.

Я бродила по лондонским улицам, вглядывалась в лица в толпе. Раньше мне всегда удавалось по чертам человека, жестам, выражению лица, мельчайшим особенностям разглядеть за внешностью всю его дальнейшую судьбу. Казалось, в голове у меня в такие моменты открывался некий канал связи с неким средоточием мировой энергии, с коллективным бессознательным, если угодно, и характер, привычки, а также дальнейший путь человека виделись мне во всей полноте. Наверно, именно это свойство и позволило мне в свое время стать писателем. Теперь же смерть Генри словно прибила меня, я как будто ослепла и оглохла одновременно. Нет, я по-прежнему замечала перед собой людей – разных, красивых и уродливых, веселых и угрюмых, но образы их оставались для меня пластмассовыми и пустыми, словно манекены в витринах лондонских магазинов. Я больше не чувствовала своей ментальной связи с неким миром идей, в голове была лишь звенящая пустота.

Тэрри Фишер, мой бессменный издатель, обрывал телефон и, торопливо принеся полагающиеся по случаю соболезнования, начинал донимать вопросами:

– Миссис Мельников, как у нас с вами творческие дела? Нет ли чего новенького? Я понимаю ваше положение, но и вы поймите, мне нужно что-то ставить в план на будущий год.

И во мне постепенно все крепло, все неудержимее становилось желание уехать. Я не могла больше бродить по этому опустевшему дому, проводить бесплодные часы в кабинете, мучиться бессонницей на опустевшем супружеском ложе. И каждую минуту подспудно ждать, что с первого этажа вот сейчас донесутся звуки рояля. Однажды это произошло – я услышала долгие тягучие басы «Лорелеи» – пьесы, которую Генри написал пять лет назад, и бросилась вниз в каком-то сумасшедшем угаре. Не понимала, что думать – ведь не верила же я, в самом деле, что увижу там, за роялем, призрака, но в то же время как-то нелепо надеялась, что – да, увижу, и не призрака, а живого человека, из плоти и крови. И лишь скатившись по лестнице на первый этаж обнаружила, что это Сандра поставила отцовский диск в стереосистему.

После этого случая я окончательно решила, что мне нужно уезжать – выбраться хоть куда-нибудь, помотаться по свету, проникнуться какими-то новыми впечатлениями, иначе я сойду с ума и сама стану одним из безумных призраков этого старого дома.