Всегда начеку

Тудорович скрывался в этом селе, в скотном сарае, его сподвижник Ротарь — в соседней деревне. Баженов знал, что Тудоровича брать надо неожиданно, стремительно, что защищаться тот будет до последнего патрона. Так, значит, нельзя позволить ему открыть стрельбу. Окружили сарай, где прятался Тудорович. Был вечер, почти ночь. Далеко слышно в такие тихие вечера. Из щелей сарая слабо сочился свет. Баженов первым подобрался к дверям. Это и был один из тех случаев, когда он «разбежавшись, плечом вышиб дверь». Тудорович уже держал в руках обрез, но нажать на курок не успел. Баженов накрыл его, подмял под себя.

А когда с бандами было покончено, когда уже не надо было чуть ли не каждый день рисковать собой, жизнь Баженова не стала менее напряженной. Она, эта жизнь, день за днем, год за годом делала из него тонкого психолога, проницательного исследователя. Так, чтобы разоблачить группу орудовавших на фабрике расхитителей, следователь должен был освоить совсем новое для себя дело. Причем, освоив, поняв это дело — без чего вообще невозможно было бы подступиться к преступникам, — надо было еще взглянуть на него с совсем особенной точки зрения, взглянуть глазами криминалиста.

С такими делами Баженову приходилось сталкиваться не раз, не раз приходилось бороться и против валютчиков. Тут столкновение с хитроумным, все предусмотревшим преступником было особенно острым. Допрашивал Баженов часами. Он любил эти часы поединков, когда надо точно рассчитать удары: когда, что и как сказать самому, когда надо предугадать, что и как будет говорить арестованный. Но бывший участковый не боялся и самой черновой работы. Начальник городской милиции часто сам производил обыски, сам вел протоколы.

Круг забот и интересов Баженова был необычайно широк. Листаю сейчас его рабочие записные книжки. Нельзя не процитировать эти короткие записи, одни из которых сделаны для себя, для памяти, другие — для докладов, для выступлений.

«Елахов, завхоз детского сада. Обкрадывал детей».

Баженов перечисляет, сколько кусков мыла украдено, сколько простыней, скатертей, полотенец.

«Наживаются на несчастье других. Сантехник из ворованных деталей делает ограды для могил. Рвет с родственников последнее».

«Разоблачено и осуждено за последнее время много групп расхитителей. Клянутся «кушать хлеб с солью» — честно работать».

«Инструкция — брать в вытрезвитель только «лежачих», а «стоячих» не брать. Неверная инструкция. «Стоячие»-то как раз и опасней».

«К чему приводит поверхностное расследование? Мельник Ш. создал «излишки» зерна. Украл это зерно. Арестовали и выпустили. А через два года он сколотил группу расхитителей и успел сбыть на сторону пять тысяч тонн».

«Вытрезвитель. В один день попали туда директор школы, а потом его ученики. Почему Иванов не доложил?»

«У «Интуриста» — фарцовщики, у кафедрального собора — нищие, бродяги, нет глаза нашего на еврейском кладбище».

И вдруг такая запись, сделанная во время командировки в Азербайджан.

«Город Чеёк-Чай, райотдел. Милый, зеленый город. Лучше нашего Тирасполя. Сумгаит — красавец».

Вероятно, это самые обычные для милицейского работника записи. О чем и писать еще в рабочем блокноте? Но со странным чувством листал я эти страницы. Со всей этой человеческой подлостью каждый день сталкивался Баженов. Что ж, это была его работа... Но я-то уже знал, каким благородным или, как сказал полковник Родин, «со светлыми мыслями» человеком был он сам.

Говорят, что если бы актер всякий раз «взаправду» переживал на сцене за своего героя, то скоро получил бы инфаркт. Все дело, так сказать, в актерской технике. Врач за операционным столом даже не успевает думать о страданиях больного, он делает свое дело, чтобы облегчить эти страдания. Говорят, это защитная реакция организма. Он привыкает ко всему, утрачивая первую, яркую остроту ощущений. Так оно, наверное, и есть.