Всегда солдат

Слух о появлении пленных моментально разнесся по городу. Когда мы подъехали к школе, здесь уже собралась толпа. Женщины и дети держали в руках узелки с едой.

Оставив пленных под надзором полицаев, гитлеровцы уехали в свою часть, расположенную где-то на окраине. Дня три нас никто не тревожил.

Жители нанесли нам столько снеди, что мы устроили даже кладовую и выбрали артельщика, который распределял продукты.

Иногда нам приносили горячую пищу. С общего согласия ее выдавали наиболее слабым. В их число включили и меня.

На четвертые сутки утром появились гитлеровцы. Пленных разбили на пятерки, к каждой пятерке приставили конвоира. Потом нас рассадили по машинам и повезли в лес. Пробыли мы там до пяти вечера.

Заготовка леса оказалась нелегким делом. Работали вручную. Валили могучие красавицы сосны, отделяли от комля бревна, тонкий верх освобождали от сучьев и веток и распиливали на метровые поленья.

Ослабевшие от голода люди быстро уставали, часто присаживались отдыхать, и тогда по всей площадке неслось:

- Рус, работа!…

Прошло две недели. Погода ухудшилась. Похолодало. Все чаще стал накрапывать дождик. Непосильный труд выматывал нас до предела. [97]

- Знаешь, - сказал я как-то Ивану. - Медленно загибаться здесь не желаю. Время уходит, а мы чего-то ждем. Надо действовать, пока не пришла зима. Где хочешь раздобудь мне ватник, а себе гражданскую одежду.

- Пробовал, - уныло отозвался Ваня, - ничего не получается… Полицаи зорко следят, чтобы жители не передавали нам одежду. Видимо, знают, чем это оборачивается.

- Тогда рискнем так, как есть. В пути оденемся. Не в первом, так втором или третьем доме найдем обноски.

- Подождем еще малость. Среди полицаев новенький появился, парнишка лет семнадцати. Кажется, он еще не успел испортиться. Попробую к нему подъехать.

Через день Ваня с гордостью сказал мне:

- Кажись, поддается агитации и пропаганде, - и довольно потер руки. - Потерпи, Серафим. Где наша не пропадала!

Но неожиданно все изменилось.

Однажды мы задержались в лесу до потемок. Машины почему-то не вернулись, и мы двинулись в город пешком. Как всегда, у ворот школы, где размещался лагерь, толпились с передачами лебединцы. Два полицая пересчитывали пленных. Я уже входил за ограду, когда сзади раздался исступленный вопль:

- Гри-иша!!

В тот же миг теплые дрожащие руки обвились вокруг моей шеи и кто-то тяжело прижался к спине. Я обернулся. По смуглому лицу незнакомой пожилой женщины катились крупные слезы. В глазах ее - - боль и затаенное ожидание радости, счастья.

- Вы ошиблись, - тихо сказал я.

Женщина подняла невыразимо печальное лицо.

- Сыночек, - прошептала она, - и сама вижу, что обозналась. Но пусть будет так. Может, и моего Гришу также обласкает чужая мать…

К нам подошел конвоир и спросил, кивнув на женщину:

- Матка?

Я растерянно молчал. [98]

- Да, да, это мой сын! - взахлеб заговорила женщина, с надеждой и мольбой глядя прямо в глаза гитлеровцу.

* * *

Я долго не мог поверить своему счастью: меня временно отпустили «домой», предварительно записав адрес «родителей»…

Елизавета Григорьевна Головенко жила в двухэтажном домике недалеко от центра города.

- Ну, вот мы и дома… Милости просим! - она вошла в парадное и пропустила меня вперед.

- Лиза, ты? - раздался из комнаты мужской голос.

В прихожей появился хозяин. Увидев меня, он остановился и вопросительно посмотрел на жену.

- Мой муж, знакомьтесь.

С некоторой неуверенностью Головенко протянул руку.

- Александр Игнатьевич.

- Серафим Петрович.

- Саша, это пленный, из той партии, что месяц назад прибыла в Лебедин.

- Вот как, - Головенко пожевал губами. - Что ж, гостем будет.

- Долгим гостем, - сказала Елизавета Григорьевна. - Я, Саша, по ошибке приняла его за нашего Гришу. - Женщина вздохнула. - Так похож…

От топившейся печки (прихожая одновременно служила и кухней) потянуло теплом. Я зябко поежился и надолго раскашлялся.

- Вы совсем хворый! - воскликнула Елизавета Григорьевна. - Проходите быстрее в комнату.

- Да на мне пуд грязи и насекомые могут быть…

- Отмоем. Ты, Саша, займись его внешностью, а я воды согрею. Муж у меня на все руки мастер, и даже домашний парикмахер…

Я с наслаждением мылся горячей водой, от которой давно отвык. В последний раз был в бане одиннадцать месяцев назад. Всей эскадрильей мы ездили тогда в Балаклаву. Как давно это было!

Мне казалось, что с тех пор прошла целая вечность. Да так оно и было для меня. Можно прожить пятьдесят [99] лет и не заметить, как они пролетели. Иногда же один год равен целой жизни. Все зависит от того, каким содержанием он наполнен. У меня этот год был насыщен ненавистью и борьбой, борьбой и ненавистью. Я пробуждался и засыпал с единственной мыслью - выстоять в поединке со смертью, который начался допросом в гитлеровской комендатуре Бахчисарая. Поединок этот еще идет и неизвестно, сколько продлится. Но я твердо знал - борьба закончится с моим последним вздохом. Что бы ни случилось, я не забуду дорогу на восток, к фронту, не расстанусь с мыслью вернуться в строй.