Всегда только ты (ЛП)

Я падаю, моё лицо вот-вот вмажется в лёд, но я всё равно умудряюсь совершить удар. Мой взгляд следит за летящей шайбой, которая уже падает. Как раз когда я грохнулся на лёд, шайба пролетает мимо щитков вратаря и со стуком падает уже в сетку.

Гооооооооллллл!!!

— Везучий ублюдок! — орёт Тайлер, рывком поднимая меня со льда. — Три минуты осталось, а ты всё равно умудрился!

Роб светится от гордости, хлопает меня по шлему и врезается грудью в мою грудь, как всегда.

— Это было изумительно.

Когда я качусь мимо, 27-й толкает меня. Я застываю, смотрю ему в глаза, затем уже хочу отъехать, но он снова поднимает руку и толкает меня ещё раз.

— Ну всё, — рявкает Тайлер, сдёргивая перчатку. — Напросился, бл*дь..

Роб останавливает руку Тайлера.

— Рен сам может за себя постоять. А если он не хочет это делать, то не тебе решать.

Номер 27 выплёвывает капу и гаденько улыбается, обнажая четыре дырки на месте недостающих зубов.

— Он тряпка и не может за себя постоять. Он твоя сучка, Джонсон? Надо защищать своих…

Тайлер бросается на него, но я умудряюсь втиснуться между ними.

— Он того не стоит, — говорю я Тайлеру, прижав его перчатку к его животу и развернув его прочь. — Иди отсюда. Остынь.

Я сердито смотрю через плечо на этого типа, поправляю шлем, затем разворачиваюсь и скольжу прочь.

— Вот ведь мямлящий неотёсанный евнух, — бурчу я.

Роб заходится истерическим хрюкающим смехом, катясь следом за мной.

— Как ты меня назвал, бл*дь? — орёт 27-й, толкая меня сзади.

Судья вмешивается и отправляет 27-го прочь.

Тайлер воет от хохота, когда я хватаю его за руку и тащу за собой к бортику, чтобы поменяться на последнюю смену. Нам нужно всего лишь три минуты сохранять лидерство, которое я только что отвоевал нам, и избежать пенальти. Тогда мы выиграем серию и перейдём на следующий этап плей-оффа.

Роб скользит рядом со мной, всё ещё еле сдерживая смех.

— Лучшее, что я когда-либо слышал на льду.

Я улыбаюсь, крутя в руках капу и чувствуя облегчение, ведь я забил очередной гол и проматерил этого придурка. Я почти у бортика, когда встречаюсь взглядом с Фрэнки, которая снова хмурится. Бросив капу, я ослепительно улыбаюсь ей. Внезапно её глаза раскрываются шире, руки встревоженно машут. Я оборачиваюсь через плечо и проворно ускользаю, успевая увернуться от правого хука 27-го. Просвистев мимо меня, он врезается в бортик и падает на лёд.

Когда я поворачиваюсь обратно, Фрэнки разинула рот и широко распахнула глаза.

— Видишь, — говорю я ей, перемахнув через бортик и усевшись на скамейку. — Я же сказал, что буду осторожен.

Глава 16. Фрэнки

Плейлист: Billie Eilish, Khalid — Lovely

После игры Рен отпросился от ужина с командой. Роб намекнул, что это якобы из-за знатной головной боли, но у меня есть подозрение, что отсутствие Рена скорее связано с тем, что случилось, когда 27-й кинулся на Рена и сам нажрался льда.

Мне не стоит этого делать, но я всё равно иду по мягкому ковру в коридоре отеля прямиком к номеру Рена. Он всегда занимает соседний со мной номер, и это сводит с ума. Каждый раз я слышу, как он включает душ, открывает и закрывает ящики комода (ибо Рен из тех парней, которые аккуратно распаковывают чемодан, даже если остановились в номере всего на две ночи), и я пытаюсь не представлять, как он ходит по номеру в своём обнажённом величии, с молотом викинга между ног, с которым я теперь поразительно знакома после йоги и злоключений с полотенцами.

Тихонько постучав, я жду. Рен открывает дверь и щурится. Он прижимает к голове большой пакет со льдом и как будто нетвёрдо держится на ногах.

— Откуда мне было знать, что у этого парня всего одно яичко? — бормочет Рен.

Я пожимаю плечами.

— Ты не мог знать. Просто неудачное совпадение. Но нельзя сказать, что он этого не заслужил.

Повернувшись, Рен оставляет дверь открытой, возвращается к постели и плюхается на неё со стоном.

— Это было всего лишь импровизированное ругательство Эпохи Возрождения. Просто кучка старинных слов, собранных в словосочетание.

— Одним из этих слов было «евнух», — выразительно произношу я.

Рен взмахивает ладонью в жесте «и что?».

— Я уже десять лет матерю хоккеистов, используя куда более паршивые фразочки из Шекспира, и это ни разу не создавало проблем, — Рен вздыхает и кажется измождённым. — Мне надо как-то выпустить раздражение. Я не дерусь. Я не ведусь на провокации. Я не говорю гадкие вещи про их матерей и не оскорбляю их гомофобными фразами. Елизаветинские ругательства — это мой способ сохранить немножко достоинства.

Вот такое не каждый день услышишь. Я испытываю абсурдное желание сплющить его щёки ладонями и зацеловать Рена за то очаровательное занудство, что слетает с его языка. Вместо этого я довольствуюсь тем, что закрываю за собой дверь и аккуратно опускаюсь на край его кровати.

— Что ж, — я похлопываю его по ладони. — Я понимаю, ты винишь себя из-за того, что назвал евнухом парня с одним яичком, но он — говнюк с одним яичком. Он нацелился на тебя и намеренно задирал, Рен. Ты просто дал отпор, и ты даже не планировал ответить таким метким ударом.