Всегда только ты

За тревогой следует злость, охватывающая мой организм. Я сжимаю телефон, пока что скверным образом игнорируя мою работу. Я не хочу писать твиты или успокаивать фанатов. Я хочу выбежать на лёд и вмазать этому 27-му по лицу.

Рефери склонился над Реном, который всё ещё в отключке, его тело беспомощно распласталось, рука торчит под неестественным углом. Эми выходит на лёд и вскоре тоже нависает над ним. Он не шевелится. Нет ни вздоха облегчения, ни признаков сознания. Лишь звенящая, пугающая тишина.

Затем появляется штука, видеть которую мне ненавистно. Каталка на колёсиках. Медики выходят шаркающими шагами, быстро фиксируют шею Рена, не снимая его шлем, и аккуратно перекладывают его массивное тело на носилки. Все на арене встают и хлопают в ладоши, пока его увозят. Пока Эми идёт рядом с ним, я вижу, что его глаза закрыты, рот слегка приоткрыт. Я вытираю нос и чувствую влагу на щеках. Облизнув губы, я замечаю соленый привкус.

Долбаные рыбные палочки. Я плачу. Я никогда не плачу. Ну, не часто. И только не на публике.

Энди мягко похлопывает меня по плечу, и я вытаскиваю одну берушу.

— Что? — резко спрашиваю я.

Он привык к моим колючим манерам, так что просто ещё раз хлопает по плечу и говорит:

— Не волнуйся, Фрэнки. Рен несокрушимый. С ним всё будет хорошо.

Я смотрю, как коньки Рена скрываются из виду, пока его увозят на каталке.

— Надеюсь.

Я первая признаю, что на протяжении остальной части игры я дерьмово выполняю свою работу в социальных сетях. Я отвлекаюсь, мои пальцы работают медленнее обычного. Я постоянно лажаю с твитами, фотки получаются дерьмовыми. Я использую не те хэштеги, то и дело надеюсь, что Эми выйдет и положит конец моим тревогам, пока я не заработала себе язву.

Этого не случается.

Пусть я беспокоюсь о Рене, это не первый мой сезон в профессиональном хоккее, так что я понимаю — скорее всего, с ним всё будет хорошо. Если бы случилось немыслимое, я бы уже узнала. Я утешаю себя этой крупицей здравого смысла, сосредотачиваясь на необходимых действиях после игры. Мы победили, но только благодаря тем голам, что подарил нам Рен.

— Фрэнки, — зовёт Роб со стороны раздевалки.

Я лавирую между парнями, стараясь не зацепиться тростью за шнурки коньков или одежду. Добравшись до Роба, я уже запыхалась от волнения. Дело должно быть в Рене. По крайней мере, я надеюсь на это.

— Да?

— Он очнулся, — говорит Роб.

— Сотрясение?

Он вздыхает.

— Похоже на то, да.

— Чёрт, — это означает, что Рен не сможет участвовать минимум в нескольких следующих играх.

— Плечо тоже повредил, но он в порядке.

— Плечо? Ему нужна операция? Он…

— Эй. Сделай глубокий вдох. Он в порядке, — Роб мягко сжимает мою руку. — Видишь? За этим ворчливым фасадом скрывается мягкое сердце, которое переживает за нас.

Я мрачно смотрю на него.

— Не распускай слухи.

Роб широко улыбается.

— Твой секрет в безопасности со мной, — когда я поворачиваюсь, чтобы уйти, Роб меня останавливает. — Вообще-то я окликнул тебя, потому что он попросил тебя позвать.

— Что?

Рен просил меня позвать?

— Просто иди и навести его. Сделай парню поблажку. Он с Эми и просто комично дезориентирован.

— Как-то это не успокаивает.

Он усмехается, стягивая свой хоккейный свитер.

— Иди. Он всегда так хорошо себя ведёт. Поэтому Рен без фильтров — это редкое зрелище. Ты должна меня поблагодарить.

Ворча, я иду по коридору, делаю несколько поворотов и нахожу нужное помещение. Рен расположился на койке с приподнятым изголовьем, и к его руке подсоединена капельница — надеюсь, просто с солевым раствором. Эми болтает с тренером. Они не замечают, когда я вхожу. Но Рен замечает.

— Франческа, — он одаривает меня большой, широкой улыбкой. Типа, неестественно широкой придурковатой улыбкой. Подняв ту руку, что не на перевязи, он машет.

Ладненько. В этой капельнице явно есть что-то более забористое.

— Франческа, — повторяет он, следя за мной глазами, пока я подхожу к нему. Никому не хватает наглости называть меня по полному имени. Я предельно ясно дала понять всем, что меня зовут Фрэнки. Но если кому и сойдёт такое с рук, так это бредящему Рену после сотрясения. Помогает и то, что я могу в отместку использовать его полное имя.

— Сорен.

Боже, я обожаю его имя. Оно ещё более шведское, чем Икея. Забавный факт — написание у него на самом деле датское. Я любитель иностранных языков и лингвистики (это моё особенное увлечение), и потому я знаю, что буквы ø из имени Søren нет в шведском алфавите. В одном из множества наших перелётов Рен рассказал мне, что варианты написания его имени вызывали много споров. Его мать-шведка предпочитает Sören, а его отец-американец с его любовью к датскому философу Сорену Кьеркегору — Søren.

Само собой, ни у кого не возникает вопросов, откуда взялось занудство Рена. Процесс выбора имени для него включал теолога-экзистенциалиста и дебаты на нескольких языках. Я практически уверена, что мои родители наобум вытащили из шапки бумажку с итальянским именем и швырнули ей в меня.

— Потрепало тебя, да? — спрашиваю я.

Его глаза блуждают по моему лицу.