Всегда только ты

Я закатываю глаза и свайпаю, чтобы принять звонок.

— Привет, Ма, — губы Рена изгибаются, и я шлёпаю его по груди. — Мой нью-йоркский акцент вылазит на поверхность, когда я говорю с ней. Даже не смей прикалываться надо мной.

— Букашечка, я бы не посмел.

Я буквально рычу на него.

— Фрэнки? — орёт моя мама. Она смотрит через очки, низко сидящие на носу, и идёт по кухне.

— Ма. Сядь. Меня укачивает смотреть на тебя, когда ты так ходишь туда-сюда.

— И я тоже рада с тобой поговорить, — отвечает она. — Рада, что ты жива. Давно не виделись.

Рен укоризненно приподнимает бровь. Я показываю ему язык.

— Нечего показывать мне язык, юная леди…

— Ма, это было не тебе. Это предназначалось ему.

— Оооо, — воркует она. — Мужчина? Наконец-то. Я говорила Габби, что думаю, что ты запала на ту свою подругу с кучей пирсингов, но она сказала, что ты не из этих.

— И Габби была права. Кроме того, Лорена слишком хороша для меня, — вздохнув, я поворачиваю телефон, чтобы Рен попал в кадр камеры. — Ма, это Рен Бергман. Рен, это моя мама, Мария Зеферино.

Он машет в знак приветствия, и у мамы отвисает челюсть.

— Иисусе, — шепчет она.

Рен нервно смотрит то на неё, то на меня.

Я наклоняюсь к нему и улыбаюсь.

— А ты как думал, от кого я переняла свою любовь к рыжим, Зензеро?

Рен делается ослепительно красным. Прочистив горло, он улыбается ей.

— Приятно с вами познакомиться, миссис Зеферино. Фрэнки рассказывала о вас замечательные вещи.

Чёрта с два. Я впиваюсь пяткой в его босую ступню, но ему как будто всё равно.

Ма выгибает бровь.

— Приятно познакомиться, Рен. Но в последнем я сильно сомневаюсь. Я свожу её с ума. Поэтому она переехала на противоположный конец страны от меня.

Я закатываю глаза и поворачиваю телефон лицом только к себе.

— Я переехала на другой конец страны ради крутой работы и мягкого климата.

Она машет рукой.

— Как твоё здоровье?

— Нормально, — отвечаю я сквозь стиснутые зубы.

— Ты делаешь упражнения? Лекарства принимаешь? Сдаёшь анализы, рентгены….

— Ма. Я же сказала, всё хорошо.

Она щурится.

— Ты выглядишь похудевшей. И нос красный. Болеешь?

Рен издаёт неодобрительный звук.

— Видишь? — шепчет он. — Я же тебе говорил.

Я сердито смотрю на него.

— А я тебе говорила, — шиплю я в ответ, — что мне не нужна ещё одна опекающая мать. Так что отвали, Рен.

Он выпрямляется, прищурив глаза. Резко встав, он забирает свой кофе и уходит в дом. Мой живот скручивает чувством вины. Мне не стоило рявкать на него, но чёрт возьми, когда со мной разговаривают так по-отечески, это раздражает. Я взрослая женщина. Я сама могу заботиться о своём теле.

Или портить его.

Ну и вообще. Я предупреждала его, что это будет проблемой, что для меня это чувствительная и непоколебимая грань допустимого.

Пока я слышу через открытую дверь террасы, как он гремит на кухне и бурчит себе под нос, мой живот скручивает нервозностью, а на грудь давит бремя, которое не уйдёт от дыхательных упражнений. Я определённо заболеваю. Только не знаю, чем именно.

«Скажи ему. Доверься ему».

Я не могу. Потому что не верю, что он будет объективным. Он отбросит свои обязательства, и мы встанем на путь к этой ужасной ненависти. Я буду тянуть его на дно, он счастливо пойдёт за мной… а потом станет несчастен, и в итоге ему придётся выбирать между мной и нормальной жизнью, приносящей удовлетворение. Бл*дь. Я. Не буду. Этого. Делать.

— Закончила? — спрашивает ма.

Я резко опускаю голову и смотрю в телефон.

— Прости. Задумалась.

— Расскажи, где витали твои мысли, — она наклоняется и подпирает щёку ладонью. — У меня весь день в твоём распоряжении.

Всматриваясь в её глаза, я нерешительно прикусываю губу. Я люблю свою маму. И до того, как я превратилась в список проблем со здоровьем, мне казалось, что мы были близки. Сломало ли время этот барьер между нами? Могу ли я открыться ей и выговориться?

Её глаза — копия моих, и они становятся ярче, когда она улыбается.

— Знаю, я могу быть чрезмерно опекающей, — говорит она. — Но я позвонила, потому что скучаю просто по разговорам. Вот и всё. Я верю, что ты можешь о себе позаботиться, хорошо?

О, вот и чувство вины.

— Я не стану донимать или выпытывать у тебя что-то по здоровью, — говорит она. — Обещаю. Я просто послушаю. И мы можем поговорить на другие темы.

Обернувшись через плечо, я вижу, как Рен бродит по кухне и предположительно готовит завтрак. Моё сердце сжимается от сожаления. Я только что оттолкнула его. В этом я стала уже экспертом, не так ли? Будто нуждаясь в дополнительных доказательствах, я смотрю на свою мать, на женщину, которая любит меня неидеальным образом, но всё же любит. От которой я медленно и систематично отстранялась после всех наших обид и промахов.

Наклонившись поближе к её изображению на экране телефона, я прочищаю горло, всматриваясь в мамины глаза, которые она подарила и мне.

— Я по тебе скучаю, — нетвёрдо говорю я.

Её взгляд смягчается за очками. Она шмыгает носом.