Всегда тринадцать

— Я, конечно, понимаю, товарищ директор, — с усмешкой отозвался Сагайдачный. — В систему нашу вы пришли недавно, многое для вас в новинку. Потому и хочу посоветовать: не обращайте сугубого внимания. Такой уж в цирке у нас народ: пошумит, поволнуется, а затем, глядишь, как ни в чем не бывало. Снова все в порядке!

— Вы так думаете?

— Определенно. Вы, возможно, не все еще знаете.

— Действительно, не все мне еще известно, — согласился Костюченко. — И все же одно я знаю твердо. Знаю, что в цирке трудятся такие же советские люди, как и везде. И если это так. Завтра у вас на какой час назначена репетиция?

— Так же, как и нынче. Начнем в одиннадцать.

— Вот и хорошо, — кивнул Костюченко. — Небольшое отступление займет у вас совсем мало времени. Я думаю, вам лучше всего с этого и начать: объяснить товарищам, что нервы подвели, что сами сознаете недопустимость.

Сагайдачный как сидел, так вместе с креслом и отодвинулся от стола:

— Это вы что же предлагаете? Чтоб я извинения принес?

— Называйте как хотите. Вы сами должны понимать.

На этот раз Сагайдачный не только поднялся, но и смерил Костюченко откровенно вызывающим взглядом:

— Не надо смешить меня. Еще не родился тот человек, тот, понимаете, который…

— Сергей Сергеевич! Речь идет не о том человеке, а о вас, персонально о вас. Могу уточнить — о чести заслуженного советского артиста!

Обычно Сагайдачный умел собой владеть. Однако в тех редких случаях, когда утрачивал внутреннюю узду, ничто уже не могло его остановить. Так и сейчас. Не только пестро, но и красно сделалось у него перед глазами.

— Понятно, товарищ директор. Все понятно. Что ж, если точка зрения ваша такова. Все в вашей власти.

Сделайте милость — снимайте мой аттракцион с программы!

Они стояли друг против друга: разъяренный Сагайдачный и внешне ни в чем не утративший выдержки Костюченко.

— Значит, так, — проговорил он, будто не услыхав угрозы Сагайдачного. — Значит, завтрашняя ваша репетиция с одиннадцати утра. Не сомневаюсь, товарищи и выслушают вас, и поймут. Всего хорошего, Сергей Сергеевич. До завтра!

Глава пятая

1

В тех случаях, когда ему становилось особенно трудно, Костюченко спрашивал себя: «Так как же, полковник?» Он испытывал потребность внутренне подтянуться, ощутить ту полную душевную выправку, к какой его приучила армия.

«Так как же, полковник? — спросил он себя и на этот раз (дверь за Сагайдачным с шумом захлопнулась). — Как поступишь, если упрется?»

Об этом продолжал размышлять и вернувшись домой. Лег раньше обычного, сославшись на приступ головной боли: она и в самом деле была близка. Лежал не смыкая глаз и продолжал себя допытывать: «Что тогда предпримешь?»

В том, что он напрямик объяснился с Сагайдачным, Костюченко ничуть не раскаивался. Потакать грубости, распущенности? Пройти мимо того, что может скверно повлиять на коллектив, и прежде всего на артистическую молодежь? Нет, разговор был необходим, нельзя было уйти от него. Но, как видно, нрав у Сагайдачного не из легких. Что, если и впрямь заартачится?

Самое, казалось бы, простое — выговор вынести в приказе. Но Костюченко не хотелось таким приказом начинать сезон. Да и вообще — разве дело в том, чтобы выговор записать. Куда важнее, чтобы Сагайдачный сам понял, как некрасив, недопустим его поступок.

Рядом спала жена. Стараясь не потревожить ее, Костюченко лежал неподвижно, и от этой вынужденной скованности становилось еще хуже.

Или, может быть, обратиться в партийную организацию? Неважно, что Сагайдачный беспартийный. Пусть прислушается к голосу коммунистов. Собственной партийной организации Горноуральский цирк не имел: рассудив, что нет смысла ее создавать, поскольку сезон цирка ограничен лишь летними месяцами, городской комитет принял решение — прикрепить коммунистов цирка к парторганизации соседнего кинотеатра. Конечно, можно было бы осудить поведение Сагайдачного на партийной группе. Тем более теперь, когда на ее учет стали Столетов, Торопов, Петряков. Нет, и эту мысль отверг Костюченко. Ему не хотелось, чтобы с конфликтного дела начиналась жизнь партгруппы.

Лишь под утро уснул, и недолгим, некрепким был сон. Проснулся от голоса жены: она уже поднялась, говорила по телефону в соседней комнате.

— Спасибо за приглашение. Обязательно зайду. Всего вернее, одна. Дети в отъезде, Александр Афанасьевич очень занят. Вы же знаете, какой он безотказный. Потому-то на плечи ему всегда и взваливают самое трудное, неблагодарное!

Костюченко невесело усмехнулся. Вот, значит, как! Он и раньше подозревал, хотя прямого разговора с женой на этот счет не было, что она по сей день не примирилась с его директорством, а потому и старается каждому внушить, будто оно, цирковое директорство это, не более как вынужденный шаг, чуть ли не жертва с его стороны.

Поднявшись с постели, нарочно громко кашлянул. Жена услыхала и поспешила закончить разговор.

Сразу после завтрака собрался уходить.

— К обеду, Саша, ждать?

— Пожалуй, Оля, не приду. День-то ведь сегодня какой: открытие сезона! Давай условимся так: перекушу в закулисном буфете, а за тобой зайду ближе к вечеру.